— Я сам варился в этой каше, — сказал он. — Знаю я всю эту вашу политику…
— Это не наша политика! Не моя политика! Это ИХ политика, и я не хочу иметь с ней ничего общего. Я знаю, что ты получил свою порцию тумаков и разуверился в том, что можно совершить хоть что-то полезное. Били тебя по темечку. Били… Знаешь, меня били не меньше твоего. Но я не сложил ручки. А ты… Ты нырнул в болото. Ушел в околополитический слой. Слой тех, кто когда-то был допущен, а потом оказался не у дел. И теперь ваше занятие — курить, принимать горделивые позы, обсуждать, какой козел этот Василий Петрович, которого вы звали просто Васькой, а теперь он замгубернатора и берет на лапу столько-то…
— Не принадлежу я к этому слою, — тускло сказал Николай. — Достали меня все эти слои — и околополитический, и псевдоэкономический, и гордопатриотический… Я просто сам по себе. Иди ты к черту, Илья.
Давила задумался. Морщил лоб, поднимал и опускал брови, тер лысину рукой. И вдруг просиял.
— А ведь ты прав! — заявил он радостно. — Ты — не из этих! Ты совсем не такой! А я-то думаю, зачем я тебя пригласил? Ну, правильно! Если бы ты был из этих, ты бы мне не подошел…
— А так — подхожу? — мрачно поинтересовался Краев.
— Конечно! Ты — самое то!
— И для чего же я подхожу?
— Впереди выборы. — Давила поднялся во весь свой небольшой рост. — Выборы Думы, выборы президента. И я не намерен сидеть сложа руки. Я все просчитал. У нас есть шанс. У моей команды. Да, у меня есть команда — небольшая, но очень активная. Но мне не хватает двух человек. Я имею в виду даже не людей какой-то определенной профессии. Я имею в виду именно вас — двух талантливых индивидуумов. Это вы — Николай и Эдуард. Для этого, собственно, я вас и пригласил сюда, ребятки. Вы войдете в мою команду!
— Сбрендил, — вполне уверенно поставил диагноз Эдик. — Я уж смотрю, какой-то наш Илья сегодня не такой. Раньше все о бабах говорил, а теперь все больше о политике. Сбрендил. И нас хочет за компанию в дурдом прихватить. Куда суется?
— Ладно… — Николай тяжело поднялся на ноги. — Вижу, разговор наш принял самое идиотское течение, на которое только способен в подпитии старый приятель мой Илья Жуков. Пора мне, пожалуй, хлопцы. Домой, до хаты… Извините.
— Т-ты куда, Коля? — Эдик обалдело закрутил головой, схватил Краева за рукав. — Ты что, обиделся? Между прочим, он прав, наш Илья. Он по делу многие вещи говорит. Он в корень зрит…
— Зрит… Зырит…
Николай поплелся к прихожей. Сил не было совершенно. Такси поймать. Может, по телефону вызвать? Ладно уж, спустимся на улицу, не хочется до телефонной трубки дотрагиваться. Дым «Далласа» в запертом салоне — как кислород после этой политической вони. Скорее на свой диван. К любимым книжкам. Молчаливым книгам, которые не издают звуков.
* * *
— Чего это он? — Эдик прихлебывал чай с лимоном, обжигался, но мог пить только такой — раскаленный, почти кипящий. — Неплохой он мужик, этот Николай. Только измотанный какой-то весь. Не сказал бы я, что он злой. Скорее недоверчивый, разуверившийся во всем хорошем. Как будто из тюрьмы вышел.
— А так и есть, — сказал Жуков. — Никак он из тюрьмы не выползет — из той, что построил собственными руками. Тюрьмы собственного нежелания общаться с внешним миром. Талантливый он, можно даже сказать, гениальный. Только не всем такие люди нравятся. Свернули ему голову. Напрочь свернули. Хорошо, хоть живой еще и не в психушке. Ладно, почирикаем мы с ним еще. Попозже. А теперь вернемся к делам нашим грешным…
Рихард Шрайнер сидел в номере гостиницы и смотрел «Телерос».
Это было довольно глупо с его стороны — сидеть и смотреть телевизор. Не для того Рихард ехал в Россию, чтобы пялиться в ящик. Но он сдался. Уступил навязчивым предложениям телесистемы — «Посмотри меня!» — как уступают щенку, бегающему за тобой из комнаты в комнату и требующему ласки. Трудно было не сдаться. Плоские телеэкраны были вмонтированы в стену каждой комнаты. В ванной было сразу два экрана, черт их подери. Они включались и выключались автоматически при перемещении Шрайнера по номеру гостиницы. Даже в сортире, и без того оборудованном по последнему слову техники, был маленький телевизорчик. Когда Шрайнер сидел на унитазе лицом к лицу с симпатичной дикторшей, ему казалось, что она подсматривает за ним и улыбается ехидно именно по этой причине. Он пробовал выключить туалетный телевизор при помощи своего универсального пульта, но что-то не срабатывало. Вместо выключения происходило непрерывное переключение каналов. Лица в экране сменялись, и на всех была та же усмешка. В конце концов Шрайнер ретировался из туалета, будучи твердо уверенным, что на его физиологические отправления полюбовалась половина телеведущих мира.
Россия была замечательной страной. Многое здесь было устроено лучше, чем в Германии. Но вот этот пунктик Шрайнера раздражал — сдвиг России на телевизорах и телевещании.
Россия имела собственную систему телевещания — «Телерос». От прочих систем она отличалась феноменальным качеством изображения, стереоскопичностью и полным отсутствием рекламы. Система «Телерос» пользовалась огромной популярностью во всем мире. Ее передачи транслировались через спутники на всех языках, включая такие экзотичные, как хуту и суахили. Но принимать их можно было только на российских телевизорах. Технологию «Телероса» не удалось пока расшифровать никому.
Русские снабжали своим телевидением всю планету. А вот к чужим телевизорам относились плохо. Ввоз иностранных телевизионных устройств в Россию бы. запрещен — Шрайнер уже убедился в этом на собствен ной шкуре. Впрочем, можно было настоять на ввоз иностранного телевизора или компьютера — если ты приезжал в Россию надолго. Но в этом случае в телевизор устанавливался спецдекодер, и он автоматически, превращался все в тот же приемник «Телероса». Такой вот бесплатный подарок российского государства, отказаться от которого было нельзя.
Непонятно было все это Шрайнеру. Это можно было бы объяснить идеологическим давлением российской Сверхдержавы, если бы в передачах «Телероса» была идеология. Идеология в передачах, вероятно, присутствовала, но было ее там не больше, чем в азбуке для первоклассников. Кроме того, «Телерос» передавал в своей системе и большинство передач других телекомпаний мира — без всяких купюр и цензуры. В том числе такие передачи, где Россию поливали грязью и объявляли главной причиной мирового финансового кризиса. Похоже, Сверхдержаве плевать было на эти мелкие комариные укусы.
Вот и сейчас Шрайнер смотрел репортаж о какой-то международной пресс-конференции в Риме. Передача велась итальянским телевидением, и наушник исправно переводил чужую речь. Шрайнер сидел в кресле, положив ноги на подставку. Он курил. Он слушал президента Российской Федерации. И изучал его физиономию — в тысячный раз в своей жизни.
Внешность президента была знакома Шрайнеру до последней морщинки. Впрочем, так же, как и большинству людей на планете. Высокий, худой и пожилой человек. Седые редковатые волосы с несколько старомодным пробором. Светлые глаза. Президент был похож на учителя литературы — интеллектуал с негромкой речью и безупречной дикцией, никогда не путающий падежи. Он мог бы показаться даже мягким, если бы Рихард не знал, что он представляет собой в действительности. Президент России Петр Иванович Волков был человеком номер один во всем мире. По всем рейтингам. И это действительно было так. За его спиной стояло самое богатое государство, самая неуязвимая военная оборона, самое технологичное производство. И конечно «СИЛА И ТЕРПИМОСТЬ» — лозунг, официально применяемый Россией для обозначения своей политики. Как внешней, так и внутренней.