Ночью они спали так, как спали в последние дни. На одном одеяле, прижавшись спинами друг к другу, положив оружие под руки. В воздухе стояло тепло, но трава к вечеру отсырела, грозя к утру покрыться изморозью. Кай лежал на боку, чувствовал спиной тепло Каттими и вроде бы думал о чем угодно — о странном появлении неизвестного ему брата, о пропавшей кружевной рубашке от Варсы, о дальнейшем пути и о судьбе укрытых им в дальнем краю близких, — пока не понял, что думает он на самом деле только об одном: как бы повернуться на другой бок и обнять, прижать к себе с каждым днем, с каждым мигом неостановимо прирастающую к нему девчушку. Понял, но не сделал этого. В который раз ему показалось, что делать этого не следует. Почему? А кто его знает? Стояла эта самая ощутимая невозможность, как комок в горле.
Кай прислушался к фырканью коня, который пасся поблизости, и приоткрыл глаза. Молодец, как и следовало, не отходил от собирающегося заснуть хозяина. Лошадка Каттими сторонилась черного гиганта, переступала в стороне. Васа и Мити — последний так и не произнес ни слова с момента первой встречи — все еще сидели у костра. Вечером Каттими уже привычно напевала, раскидывая над становищем невидимую маллскую сеть, а Васа смотрела на нее и посмеивалась, словно ее младшая подруга собирала и раскладывала на ладони безделушки, какие-нибудь цветные стеклышки со сглаженными хурнайским прибоем краями. Впрочем, сеть была невидимой не вполне. Как казалось Каю, она словно расчерчивала ночное, озаряемое жидкими всполохами Пагубы небо едва приметными линиями. Казалось, моргни один раз, другой, и пропадет эта сетка, как смывается с глаза слезой прилипший волосок, но нет. Не пропадала. Как она сказала, и ты можешь колдовать? Кай шевельнулся, поморщился от странно непроходящей боли в плече, согнул руку, растопырил перед лицом пальцы. Нет, кое-чему он все-таки научился, мог изменить цвет глаз, который делал его слишком узнаваемым чуть ли не в каждом селении Текана, немного изменить черты лица, но сделать невидимыми собственные пальцы, что однажды присоветовал ему его отец, его настоящий отец, так и не смог. Впрочем, а очень ли он пытался? Всегда находились более важные дела, так ведь и путешествие в Намешу отложил до того самого предела, которое едва не привело его к непоправимому опозданию. А может быть, и привело.
Кай опустил руку, нащупал на поясе рукоять странного меча. Тот привлек его с первого момента, едва Каттими выложила вроде бы обломок оружия из корзины на стол в оружейке. Тогда эта странная стальная культя показалась Каю напоенной магией. Потом это ощущение исчезло. В нем не оказалось магии. По крайней мере, Кай не ощутил ничего такого, что привык про себя считать признаками магии. Никакой напоенности силой или никакого следа бывшей силы. Ему казалось, что он ощупывает не рукоять оружия, а горлышко пустой фляжки. Пустой и высохшей. Хотя никакого сосуда внутри сплетенной из странного серого сплава рукояти быть не могло никогда. Рассмотрев оружие пристальней, Кай уверился в этом на первой же стоянке. Внутренние края полос были острыми, чуть ли не специально заостренными. Нет, в древнем мече или его обломках имелся какой-то особенный секрет.
Каттими поежилась, зашевелилась, прижимаясь к Каю плотнее, потом вовсе развернулась и прижалась к нему грудью, обняв его рукою, предварительно стянув на себя одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить спутницу, Кай чуть отодвинулся, улыбнулся и закрыл глаза. Перед завтрашним переходом следовало хорошенько отдохнуть. Полежал еще минуту, раздумывая, а не повернуться ли и не обнять Каттими, как вдруг откуда-то с севера донесся тяжелый гул, словно обрушилась огромная шахта или осыпалась целая гора. Кай поднялся.
— Что это? — вскочила на ноги Васа, посмотрела на охотника, на севшую, протирающую заспанные глаза Каттими. — Кета?
Весь обоз тревожно зашевелился, но небо было привычно темным, взбадривая ночь языками пламени и каким-то уже ставшим привычным запахом старого заброшенного кладбища.
— Кета? — повторила Васа. — В обозе только и говорят о каком-то предсказании кружевницы.
— Кета, — кивнул Кай.
Утром оказалось, что и Васа, и Мити последовали примеру спутников. Накрылись одеялом, прижались друг к другу, пытаясь сохранить тепло на белесом ковре похрустывающей от изморози траве. Кай поднялся и начал растирать руку и ногу, чтобы затем привычно размяться, отметив, что и обоз в светлеющем сумраке готовится к переходу, и Каттими, как всегда, уже на ногах, умыта, причесана, и котелок на огне попыхивает парком.
— Прости, — смущенно шмыгнула она носом. — Лихорадка твоя спадать стала, ты уж не такой горячий, а я привыкла. Все одеяло на себя намотала.
— Ничего, — поморщился Кай, потому как неожиданно отозвалось болью вроде бы уже зажившее ребро. — Разживемся еще одним одеялом в Ламене. Большим одеялом! — добавил он, заметив мелькнувшую в глазах Каттими досаду. — Давай-ка, поднимай наших спутников.
— Сейчас, — сонно пробормотала Васа. — Еще несколько минут, мне снится, что я купаюсь в теплом хурнайском заливе. Нет, все, разбудили. Эх…
После короткого завтрака путь, в котором предстояло двигаться быстрее, чем обычно, продолжился. В ста шагах за всадниками дружно загромыхали и заскрипели телеги.
Дорога была наезжена, но деревни, которые стали наконец попадаться чаще, были брошены и чаще всего разорены. Ближе к полудню Кай разглядел первого селянина. Он стоял на краю очередного пепелища у колодезного сруба. Глаза его были закрыты, руки опущены, рубаха свисала вниз лоскутами и развевалась на ветру, путаясь в голых ногах.
— Приделанный? — спросила Каттими.
— Да, — кивнул Кай. — Но снулый. Если его не трогать, он упадет через неделю, но подходить к нему не стоит еще с месяц, пока тело не разложится. Дикий, конечно. Подобен болотной росянке. Захлопывает рот, если сунуть палец. Откусит — простоит на день-два дольше. Хотя возможно, что он сам приманка. Ведь он стоит возле колодца.
— Так, может, его следовало бы убить? — сдвинула брови Каттими.
— Убивай тогда, когда не можешь иначе, — ответил Кай. — И даже в этом случае пролитой крови хватит, чтобы вымазаться с головы до ног.
Вдруг за спиной послышался стук копыт и гортанные крики. Кай оглянулся. Приделанный, бывший некогда селянином, стоял неподвижно, но к нему мчался всадник.
— Таджези! — воскликнула Каттими.
Подручный Туззи явно решил покрасоваться. Он пригнулся к шее коня и выставил вперед кривой акский меч. За ним с молодецкими воплями следовали двое его приятелей. Туззи с прочими вольными стражниками гарцевал у крайних подвод.
— Ублюдки, — прошептал Кай.
Меч Таджези сверкнул взлетевшей над водой рыбой, и голова селянина покатилась в пыль. Наемник радостно заорал, описывая круг возле колодца, а его приятели спрыгнули с лошадей и бросились рубить все еще стоявшее тело селянина. Расплата наступила мгновенно. Раздался негромкий свист, над колодцем вздулось угольное облако, словно чьи-то непомерные губы фыркнули в дымоход, затем изогнулось что-то огромное с когтями, и оба молодца с мечами разом захрипели, сминаемые в мертвой хватке. На показавшемся над срубом сером бугре блеснули пламенем щели глаз, и тут же один за другим прогремели два выстрела. Страшное существо взвыло, засвистело и скрылось внутри колодца, уволоча за собой трупы. Свалившийся с лошади Таджези, подвывая от страха, пополз в сторону.