— Похоже, он ничего не соображает, — заметил один из палачей. — Ошалел.
— Так приведите его в себя.
Затопали, залязгало, и на голову Кириллу полилась холодная вода, струйки защекотали кожу. Сознание вернулось на место, и он разом ощутил все, что с ним сотворили за последний час. Сжал челюсти так, что те захрустели… Только чтобы не закричать, только чтобы не закричать.
— Отрекись, — повторил майор.
Кирилл открыл рот, проговорил:
— Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. — Это глава коммуны уже слышал, а теперь добавим еще, чтобы его «порадовать». — Святым служат злые силы, ибо они слепы из-за Духа святого, дабы они думали, что служат своим людям, тогда как они работают на святых…
«Евангелие от Филиппа».
Увидел краем глаза, как отшатнулся один из палачей, другой издал изумленное восклицание. Лицо Дериева вроде бы не изменилось, только резче обозначились черты, и немного сузились глаза.
— И как только терпит, — сказал он. — Оставьте его, на сегодня хватит, вот так-то.
Кирилл спокойно глядел, как иголки выдирают у него из-под ногтей, и отстраненно думал: «Это мои пальцы, моя плоть, мне должно быть сейчас зверски больно». Но ощущение было такое, что он наблюдает за собой со стороны, возможно, что из глубокого прошлого, и что Вдовин-нынешний просто не в силах уловить страданий Вдовина-будущего.
Кровь текла из мелких ранок, но почти тут же застывала.
Громыхнул замок, свечение факелов удалилось, и он позволил себе закрыть глаза, погрузиться в беспрерывное мельтешение между несколькими точками «сейчас», ни одна из которых не выглядела значимее других.
Кирилла словно мотало на качелях, имевших больше, чем два крайних положения, и только одно из них находилось в «камере». Другие два… или три, никак не удавалось сосчитать… отстояли от того места, где он испытывал боль, на несколько дней, месяцев, лет.
Кирилл почти не понимал, что видит — измученный разум отказывался работать.
Оклемался в темноте, обнаружил у решетки очередной стаканчик с водой. Это означало, что он проспал «отбой», что на улице — ночь. Постанывая от боли, возникавшей в теле при каждом движении, он попил, а затем переполз к стене — там почему-то казалось теплее.
Во сне Кирилл видел мать — темную женскую фигуру без лица. Он пытался подойти к ней, но она удалялась, уплывала прочь, и Кирилл задыхался, тянул руки, под ногами что-то проваливалось, чавкало и хрустело…
Проснулся он от гортанного голоса над самым ухом:
— Э, что оны с табой сдэлали? Вай!
— Да уж… — сказал Кирилл, открывая глаза. — Доброе… утро.
Боль была тут, никуда не делась, но как-то словно пригасла. Он мог двигаться, мог разговаривать.
— Мнэ запрэтилы с табой общатса, — объявил тюремщик, тот же горбоносый кавказец, сменивший на посту болтливого лопоухого. — Да толко клал я на их запрэты! Вартан — мужчина, Вартан — сам рэшает, что ему делат, а что — нэт!
Вид у него был такой гордый, будто сказал то же самое в лицо Дериеву, и тот промолчал, утерся.
— Да. — Кирилл не выдержал, улыбнулся.
— На, попэй. — Тюремщик вошел в камеру, поставил на пол уже не стакан, а пол-литровую банку. — Я поболше налыл, а то бэз эды долго можно, а вот бэз воды никуда.
— Спасибо.
Руки у бывшего журналиста дрожали, в голове слегка звенело — то ли от пыток и голода, то ли само по себе. Тело казалось легким, точно его накачали воздухом, а боль сосредоточилась на его оболочке, внутренности не ощущались совсем.
— Слюшай, — Вартан опасливо понизил голос, — а как узнат тэх, кто в тэба вэрит? Как вы своих узнаёте?
Это походило на провокацию, но ее не было — ни в одном из видений, прошедших через голову Кирилла за последние дни, не содержалось намека на предательство этого парня. Он еще не научился вытаскивать отдельные эпизоды так же легко, как файлы из компьютера, но мог, потянув за «нить» цепочку событий, напрячься и почувствовать, куда примерно она ведет.
Это напоминало десятки веревок, уходящих в мутную воду — неподвижные, они лежат вместе, создавая единую темную массу, но стоит тронуть одну и начинаешь отличать ее от прочих.
— Все просто. — Кирилл приподнялся, руки едва не подломились, но он все же сумел сесть, прислониться спиной к стене. — Нет Творца, кроме Отца, и Иисус — сын его по Свету единородный — если человек повторит это свидетельство, произнесенное тобой, то он один из нас.
— Нэт Творца, кромэ Отца, и Иисус — сын эго по Свэту единородный, — повторил тюремщик, почесывая нос и морща не особенно широкий лоб. — А что это все значит, вай?
— Мне трудно будет объяснить, — сказал Кирилл. — Найди кого-нибудь из тех, кто был со мной… Помнишь? — Силы стремительно уплывали, и он боялся, что не доведет фразу до конца. — Передай им от меня, скажи всё… И тебе объяснят, помогут понять… всё.
Похоже, он обрел еще одного последователя — там, где никак не ожидал.
— Это сложна, оны всэ в разных мэстах, гдэ мнэ быват нэ положэно. — Вартан покачал кудлатой головой. — Ладна, я попробую. Только ты держись тут, нэ помырай пока.
Кирилл еще услышал, как тюремщик уходит, а затем уснул. По крайней мере, увидел перед собой полную луну, и на фоне ее диска — очертания какого-то зверька, похожего на мышь, но с более длинными лапками, полупрозрачного, словно призрачного. Затем ночное светило с протяжным шумом рухнуло, и разлетелось на тысячи осколков, как ударившееся об пол блюдо.
Страх пронзил сердце подобно острому колу.
Кирилл попытался выбраться из этого сна, открыть глаза, но провалился в другой, более глубокий, тяжелый и мрачный, словно могила, заполненный шепотами и смутными тенями, скользящими в сумерках…
Отец Павел пришел вместе с тюремщиком и, что странно, не привел с собой палачей.
— Мир тебе, чадо мое, — сказал он, глядя, как узник жадно пьет воду.
Вартан неприязненно покосился на священника, но тот этого не заметил, поскольку стоял впереди.
— Так уж и чадо? — Кирилл усмехнулся. — Позавчера вы из меня демонов изгоняли.
— Я помню, во имя Господа, — отец Павел кивнул и перекрестился. — Но всякий, кто крещен, есть чадо церкви нашей, пусть даже заблудшее, в грехах и гордыне пребывающее…
— Чадо есть, только церкви нет, — отозвался Кирилл.
— Неправда, там где один верующий…
— А есть ли искренне верующие среди тех, кого вы считаете «православными»? — перебил собеседника бывший журналист и понял, что немного отошел от пыток, что может говорить так же бойко и легко, как и ранее. — Вот вы сами, что для вас религия — способ жизни или работа, средство заработка и выживания, неплохой способ социализации?