Через сорок минут стоящий впереди поезд тронулся с места. Яков ждал, глядя на стрелочника, держащего в руке красный флажок. Когда поезд скрылся из виду, стрелочник сменил красный флажок на желтый. Яша дал два коротких гудка, и состав тронулся. Резковато, но тронулся. Стрелов радовался как ребенок, которому подарили велосипед. Он передвинул рычаг, и поезд начал набирать скорость. На радостях Яша запел «Амурские волны», песен про паровоз он не знал.
В лес Антон вернулся затемно. Он долго петлял, путая следы, боялся, что за ним пустят «хвост». Но Улусов не решился следить за адъютантом самого Хворостовского, значит, лейтенант был убедителен. Для беспокойства были и другие причины. Вдруг Хворостовский захочет поинтересоваться, как идут дела у Улусова, и позвонит ему. Тогда конец. Стоит Улусову упомянуть имя Антона, и тогда… Что будет тогда, одному Богу известно.
Люди по ночам мерзли. Утеплялись, как могли, стелили на землю еловый лапник, им и накрывались. Костры жечь было нельзя.
Таня даже не думала устраиваться спать. Она ждала Антона и, завидев его, бросилась ему на шею. Парень второй раз за сутки онемел, как при встрече с Болинбергом. Только теперь от счастья.
Он прижал дрожащую девушку и поцеловал в затылок.
— Все в порядке, Танюша! По-другому и быть не может. Мы только жить начинаем.
Из темноты появился Муратов, профессор и Юрко с немым Фомой.
— Сработало? — спросил Вася.
— На сто процентов. Ты гений, Вася. Идея с аэродромом встречена на ура.
— Гений не я. Я только заикнулся, остальное придумал Фома, целую тетрадь перевел на записки. Скоро у нас бумага и карандаши кончатся.
— Если план с самолетом сработает, мы получим зеленый свет? — спросил профессор.
— В этом весь смысл. Зеки улетят, оцепление снимут, перевал перестанут контролировать. Никаких засад.
— И ты, наш Моисей, поведешь нас к земле обетованной?
— Поведу, — рассмеялся Антон, обнимая Таню. — И надеюсь, мы выйдем к людям не через сорок лет, а раньше. Нам бы немного удачи, а с остальным мы справимся. Завтра я вновь иду в город, потом уточним последние детали.
Капитан доложил генералу:
— Задержан человек без документов в заводском районе. Рабочие его не знают, а там чужаки не ходят.
— Пришелец из леса? — усмехнулся генерал.
— Именно. Завод на окраине, у самой опушки.
— Отведи его в третью комнату, я поговорю с ним с глазу на глаз.
— Слушаюсь.
Генерал сел за стол и стал что-то писать по-немецки, потом свернул листок в несколько раз и, убрав в карман, вышел из кабинета.
Задержанный сидел на стуле со связанными за спиной руками. Генерал устроился за маленьким, соответствующим комнате, столиком, капитан положил перед ним груду папок. Улусов открывал одну за другой, смотрел на фотографию в деле, потом на задержанного. Наконец остановился на одной из папок.
— Так. Подполковник Петряк Иван Адамович. Пятьдесят восьмая, часть первая. Шпионаж.
Генерал захлопнул папку и посмотрел на сидящий перед ним скелет, обтянутый кожей.
— Браво, Петряк! Вопросов у меня к тебе нет. Я знаю больше, чем ты можешь мне сказать. И поговорить я хочу не с тобой, а с другим беглецом. Тот мне поверит. Возвращайся в отряд. К стенке я тебя ставить не буду. Дарую тебе свободу. И следить за тобой тоже никто не станет. Ты сделаешь для меня доброе дело, как я для тебя. Передашь мою записку Гюнтеру Гофману.
Улусов встал, взял папку со стола, подошел к задержанному и открыл ее перед ним.
— Вот его фотография, если ты не знаешь его имени. В одном забое уголек добывали. Я думаю, вы этого немца уважаете, несмотря на то что он бывший ваш враг, иначе в побег с собой не взяли бы. Его есть за что уважать, он человек чести и взят в рукопашном бою. Несмотря на то что полковник сам ходил в атаку, и подонки из немецкого СМЕРШа ему в спину не целились. Пусть прочтет и придет, куда я указал. Даю гарантию, что он вернется, как ты, живым и невредимым.
Улусов сунул записку в карман зека, костюмчик которого был на два размера больше его обладателя: наверняка снял по пути с пьяного работяги.
Генерал открыл дверь и позвал капитана.
— Развязать и отпустить, сопроводить до окраины, чтобы его опять сюда не привели.
Повернувшись к задержанному, сказал:
— Услуга за услугу, Петряк!
На стрелке поезд свернул вправо.
— Не зря, видно, Бог дал мне фамилию Стрелов, — усмехнулся капитан третьего ранга, — вот судьба и вывела меня на роковую стрелку.
Он передвинул рычаг вперед до конца. Над головой пронеслись самолеты.
— Дождались своего, коршуны сизокрылые.
Солнце уходило за горизонт, темнело очень быстро. Яша накидал в печь угля и надел китель.
— Вот и все, ребята! Простите за грех, не дали нам возможности предать вас земле, как требует того христианский обычай.
Он подошел к ступеням. Паровоз набрал предельную скорость, состав болтало из стороны в сторону, и казалось, он вот-вот опрокинется. Лес начал редеть, сквозь деревья был виден кровавый закат. Пора. Яков спустился на две ступеньки и прыгнул вперед по ходу поезда, но заколдованный паровоз его не отпустил от себя. Верхний крюк перил попал под китель и, прорвав его до лопаток, вынырнул из-под ворота у затылка. Крепкая ткань стоячего воротничка выдержала нагрузку, и морячок повис в воздухе, словно котенок, которого держали за шкирку. Ворот сдавил горло. Яша просунул руки под удавку и попытался разорвать удушающую петлю. Ничего не получилось, крючки крепко сидели на своем месте, сам пришивал. Надо же было, дураку, застегиваться как на парад. Дисциплина и устав его погубили. Но нет. Рано еще подыхать! Да еще так глупо. Стрелов продолжал бороться за свою жизнью Ветер трепал его, как куклу, подвешенную на веревочке. В воздухе прорычали моторы самолетов, где-то позади раздались взрывы. Эшелон тряхнуло с такой силой, что воротник лопнул. Дышать стало легче. Стрелов повис в воздухе, ничего не соображая, и тут его ударил выступ первого вагона. Возможно, этот удар спас ему жизнь, он не угодил под колеса, а, отлетев в сторону, распластался на высохших за лето кочках.
Вагоны мелькали со свистом и грохотом. Самолеты заходили на новый круг, вновь и вновь сыпались бомбы. Яркие вспышки озаряли небо, вагоны разлетались в щепки. Поезд не сдавался, безжалостный огонь откусывал от состава задние вагоны, словно резал колбасу на кусочки. Бомб не жалели, но в темноте наводчики мазали, и упорный, не сдающийся состав продолжал движение, пока снаряд не угодил в паровоз.
Яков очнулся на рассвете. Сквозь дым проглядывало восходившее солнце. Горящие вагоны вытянулись змейкой к горизонту, испуская последний дух, уходящий к небу черными клубами. Он попытался приподняться. Резкая боль в плече, на которое пришелся удар, заставила его застонать. Левая рука не действовала, висела плетью. Ему стоило немало сил, чтобы заставить себя встать на ноги.