— И умирало все живое в тот день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный... — внезапно сказала Флоренс. Словно прочитала строку из невидимой книги.
— Да, да, да, — покивал Алекс Батлер. — Что-то такое и у меня... Твой гнев испепелил весь мир... Очень знакомо... Конец света... Вся планета — могила...
— Господи, а мне еще вспомнились стихи Ли Мастерса, — продублировала его похоронную интонацию Флоренс.
Где Элмер, Герман, Берт, Том и Чарли,
Слабый волей, крепкий в труде,
Шут, пьяница, забияка?
— Все, все спят, спят на холме.
Того доконала лихорадка,
Тот сгорел в шахте,
Того прикончили в драке,
Тот умер в оковах,
Тот сорвался с моста,
работая на жену и детей.
— Все, все спят, спят на холме.
Где Элла, Кейт, Мэг, Лиззи и Эдит,
Нежное сердце, простая душа, хохотушка, гордячка, счастливица?
— Все, все спят, спят на холме...
На слове «Мэг» у Флоренс дрогнул голос. Она собиралась продолжить, но Свен Торнссон не выдержал.
— Хватит, Фло! Если мы так и будем здесь сидеть сложа руки, то у нас тоже появится прекрасная возможность уснуть внутри этого холма. Навсегда.
«Такая возможность уже появилась», — подумал Алекс Батлер.
— А может быть, мы и так уже давно уснули, — сказала Флоренс, и глаза ее превратились в льдинки, и погасли в них отблески холодного неяркого света. — Мы уже умерли здесь, а все это, — она вяло обвела рукой вокруг себя, — последнее, что мы видели перед смертью... Мы умерли, и тела наши давно остыли, а это видение — ну, как черная дыра... существует в собственном коллапсе, независимо от нас...
— Наверное, ты прав, Алекс. — Свен Торнссон резко поднялся на ноги. — Наверное, воздух здесь все-таки ядовитый, влияет на мозги. Что ты несешь, Фло? Черная дыра, коллапс! Никаких дыр, кроме вот этой! И вы как хотите, а я намерен из нее выбираться.
— Подожди, Свен, — слабым голосом сказала Флоренс, остановив тем самым и ареолога, который тоже собирался встать с каменного пола. — Не обращай внимания, это я так, машинально. Я чувствую, что у меня в голове какая-то работа идет, словно я на компьютере в поисковую систему вошла. Чувствую, вот-вот должно что-то вспомниться...
— Ну-ну, — сказал Свен Торнссон, бросив взгляд на Алекса Батлера. — Подождем. — Он снова сел и обхватил руками поднятые колени. — Только давай форсируй, а то к ужину опоздаем и Лео все наши порции слопает.
— Лео такой, он может, — подхватил ареолог ощутив прилив сил. Кто сказал, что они собираются остаток дней своих провести в этом склепе? Найдется выход, найдется! В крайнем случае, Лео вернется на орбиту, заберет командира—«Арго» повисит и на автоматике, — и вдвоем они что-нибудь придумает. Обязательно придумают... Хотя — почему только вдвоем? Там же целый ЦУП есть, умник на умнике! Подскажут, как решить проблему...
— Есть... есть... — едва слышно прошептала Флоренс. — Проступает...
Она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и начала медленно, с остановками, говорить, словно впав в транс, — и вновь казалось, что она читает невидимую книгу:
— ...О Лучезарный! Ну почему, почему именно я стал избранником твоим, почему именно мои глаза ты открыл, чтобы мог я видеть то, что неведомо никому, кроме тебя? Есть ведь другие, более достойные дара твоего... нет!.. не дара — тяжкого бремени, которое возложил ты на слабые плечи мои... — Слова Флоренс камнями падали в тишину, и понятно было, что ее голосом говорит сейчас кто-то другой, говорит из глубины времен. — О Лучезарный, прости мне дерзкие слова мои, отврати гнев свой от недостойного творения твоего! Смиряюсь, о Лучезарный, покоряюсь воле твоей, ибо кто есть я? Пылинка валкая, ветром гонимая, песчинка малая на речном берегу, листок увядший в бурном потоке, и не мне, ничтожному, судить о деяниях твоих, о Лучезарный, не мне, чья жизнь — одно мгновение пред ликом твоим пытаться проникнуть в помыслы твои, разгадать Намерения твои... Смиряюсь и принимаю этот дар твой, о Лучезарный, смиряюсь и принимаю тяжкое бремя умения видеть то, что скрыто ото всех других до поры, что откроется другим лишь в урочный час. Может быть, ты о Лучезарный, возжелал испытать стойкость мою проверить крепость веры моей, силу и терпение мои? Не дано простому смертному ведать замыслы твои, о Лучезарный... Но достоин ли я дара твоего?
Одно знаю: я избран тобою, о Лучезарный, и ступил на этот скорбный путь, и идти мне по нему до конца. Я избранник твой, о Лучезарный мой повелитель...
Отвернулись от меня сообщинники мои, и одиноким я стал среди них, но не дрогнула от этого одиночества вера моя, но укрепилась еще более... Одиночество — удел каждого под этими небесами, и каждый одинок в любой толпе, среди радости и среди печали... Одинокими мы приходим в этот мир и одинокими покидаем его, и тает пелена иллюзий, из которых соткана была наша жизнь... Я до самого дна познал эту тяжкую истину...
О Лучезарный, как все-таки ничтожен я, служитель твой! Не смог я сразу распознать, прочувствовать, осознать необычный дар твой, отгородивший меня незримой, но непреодолимой стеной от сообщинников моих. Глаза мои уже видели то, что скрыто от других до урочного часа, а жалкий разум мой еще не мог понять открывшееся глазам. Утром видел я Лото-Олу, окруженного бледным пламенем, и словно исходило пламя из головы его; и из рук и ног его, извиваясь, струились змеи огненные, подобные большим лепесткам коварного ночного цветка чари. И стоял могучий Лото-Ола у жилища своего, крепкой рукой сжимая копье, и от губ его змеился бледный огонь, но никто не замечал этого огня, кроме меня, избранника твоего, о Лучезарный! И прислонилась к его плечу стройная Куму-Ру, и не чувствовала огня, и надела на шею ему ожерелье из желтых камней. И ушел Лото-Ола, и другие с ним, за добычей, ибо кончились твоим восходом, о Лучезарный, священные праздники Кадам, и надлежало, согласно канону, изловить быстрого ургуна для заклания.
И видел я это, когда шел к Священному Огню, — и задрожали ноги мои, и заполз ужас в душу мою, и гадал я, что значит это странное видение, явившееся мне. И вступил я в храм твой, о Лучезарный, и вознес молитвы тебе, чтобы направил ты разум мой на истинный путь и дал мне понять, что значит странное видение.
И не вернулся с добычей Лото-Ола, а принесли бездыханным тело его сильное, завернутое в листья папаринуса. Упорхнула душа его птицей Зен в темные воды Мертвой Реки, потому что смертелен был укус ползучей хинтаа, затаившейся на пути охотников.
Рыдала стройная Куму-Ру, рвала в отчаянии черные волосы свои, и рыдали подруги ее, над недвижным телом Лото-Олы склонившись. И рыдала юная Рее-Ену, и охватило ее пламя струящееся, пламя бледное, видимое только моим глазам... Трижды прятал ты свой лик, о Лучезарный, и трижды вновь освещал поднебесный мир — и не встала юная Рее-Ену из постели своей, не вышла из жилища своего. И больше не слышал никто веселого смеха ее. Вздулась шея ее нежная, посинела шея ее от смертельного яда страшного многоногого мохнатого хо — и пробудился наконец ото сна разум мой, о Лучезарный! Понял я, ничтожный, какой печальный дар послал ты мне, и смирился с судьбой своей, и принял участь Свою, ибо невозможно и бессмысленно противиться выбору твоему, о Лучезарный...