Узнав об этом, Забубенный немного успокоился. Так хоть обладатель документов на его будущую недвижимость в Палермо будет находиться все время на глазах.
Хотя, какое к черту спокойствие. После слов императора о его собственных мастерских Забубенный целый день видел небо в алмазах и прикидывал, сколько у него теперь рабов в подчинении. Уже собирал вещи и предвкушал скорый день отплытия на Сицилию, в этот благословенный край. А когда получил новый приказ императора – все рухнуло в одночасье. Опять война! Черт бы ее побрал. И это в то время, когда все свободное королевство продолжает развлекаться в свое удовольствие. Особенно двор. «Ну почему всегда так происходит? – сокрушался Забубенный, – только жизнь наладится, все устроится, сложится. Кажется, еще чуть-чуть и вообще можно будет расслабляться, почивая на лаврах бесконечно долго. И тут раз – начальство придумает тебе новый головняк. Словно чувствует, когда лучше сделать гадость».
Забубенному не терпелось получить в руки документы, но разговор с юстициарием как-то не складывался. После того, что случилось у пирса, Григорий не рисковал лично подойти с вопросом к Райнальдо ди Аквино – так звали этого важного чиновника, чернобородого здоровяка лет сорока – сам же юстициарий тоже не стремился общаться с незадачливым механиком. А когда увидел его в день отплытия на галере, даже отошел к другому борту, сделав вид, что беседует о чем-то важном с чиновниками. Забубенный немного обиделся, хотя понимал, что у Райнальдо были причины так себя вести. Кому захочется общаться с человеком, который тебя едва не утопил. Фридрих ничего более к сказанному не добавил. И механику оставалось думать, что дарственную ему выдадут сразу же после успешных испытаний руля в боевых условиях.
Григорий спустился с кормы на палубу и, взявшись за ограждение, стал смотреть на эскадру боевых кораблей, покидавших Неаполь в это туманное утро. Их было пятьдесят шесть, из которых новым рулем удалось оборудовать только двадцать восемь галер. Еще почти столько же было оставлено в мастерских на попечение господина Шмидта, который должен был завершить работы и отправить корабли вслед за основными силами. Как полагал Фридрих, их хватит для нанесения мощного удара по Генуе.
Этот богатый город-государство, как понял наблюдательный Григорий, должен был стать первым в длинном списке городов, которые император намеревался снова привести к покорности. Одновременно с отправкой флота в поход выступило и сухопутное войско: больше пятнадцати тысяч конных сарацин, не считая пехоты. Сухопутный корпус должен был, обойдя папскую область, вторгнуться в северные италийские земли по суше, смести на своем пути очаги сопротивления мелких городов и осадить Болонью. А после ее взятия двинуться дальше на северо-запад к Генуе на соединение с войсками Фридриха. Затем по плану кампании, о которой Фридрих кратко рассказал Забубенному, объединенный корпус должен был, пройдя быстрым маршем земли бунтовщиков, осадить Милан – столицу непризнанной императором ломбардской лиги, не желавшей почему-то покоряться его всемилостивой власти. А всех, кто не желал ему покоряться добровольно, император обычно просто вешал или казнил другим способом. Сажают ли в здешних землях на кол, Забубенный не стал уточнять.
Однако не судьба Милана и Генуи волновала сейчас путешествующего поневоле механика. Он с тоской посмотрел на изящные башенки замка Кастель Нуово, возвышавшиеся на берегу над окрестными строениями и загрустил. За время неожиданной задержки в Неаполе Забубенный нашел таки средство повидаться с Констанцией прямо в ее резиденции. Точнее, средство нашла она сама.
Однажды поздно вечером, когда Григорий решил прогуляться по пирсу, вернувшись из обхода мастерских господина Шмидта, к нему бесшумно приблизился невысокий монах в черном балахоне и молча протянул записку. Забубенный, с наслаждением вдыхавший морской воздух на пустынном в этот час берегу, вздрогнул и отпрянул, словно к нему протянули руку с ножом. Дружбы с монахами в этом городе он завести еще не успел. Но монах, словно почуяв опасения Григория, чуть откинул капюшон, и взгляду изумленного механика предстал отрок Иблио.
– А это ты, – выдохнул Григорий, – ну, ты меня напугал, отрок.
И, осмотревшись по сторонам, механик осторожно развернул записку, написанную мелким почерком на крохотном куске очень дорогой бумаги. При неровном свете факела, чадившего у ворот склада, он прочел всего три слова, вполне разборчиво написанные по-русски: «Иди за ним».
Забубенный разорвал записку, еще раз осмотрел пустынный пирс и вопросительно посмотрел на Иблио.
– Ну, пошли, – проговорил, наконец, заинтригованный механик, у которого приятно защемило сердце.
Иблио накинул капюшон и неспешным шагом направился в город. Он повел Григория такими закоулками, где во время прогулок с профессором Мюнихом ему не приходилось бывать, но общее направление Забубенный все же угадал. Отрок вел его тайными тропами в замок Кастель Нуово, который был отделен от берега и ближайших домов вельмож высокой стеной и парком, где деревья росли так густо, что можно было заблудиться и разорвать об их колючие ветки всю одежду.
Неаполь уже почти спал. Простой люд утомился работать и давно отошел ко сну. Лишь богачи, проводившие жизнь в праздности, искали увеселений, час которых еще не настал. По дороге Забубенный повстречал лишь нескольких запоздалых прохожих и услышал обрывки ранней серенады, раздававшейся из-под окон особняка, принадлежавшего, судя по всему, одному из вельмож. Купцы жили в другом квартале. А вокруг замка жены императора могли селиться только знатные люди.
Когда Иблио привел механика в Кастель Нуово, то проникли они внутрь, само собой, не через парадный вход. В стене со стороны парка обнаружилась калитка, а за ней коридор, выводивший в большое и низкое помещение, а уже оттуда в апартаменты императрицы. Не говоря ни слова, Иблио привел Забубенного в полутемный зал, стены которого были сплошь разукрашены фресками с римскими мотивами, и оставил одного в полной тишине.
Григорий осмотрелся. В этом огромном зале горело лишь несколько небольших факелов, слабо разгоняя мрак по краям и заставляя его сгущаться в центре. Механик пробыл в неведении довольно долго. Сколько, не мог сказать с точностью, ему показалось, что прошла целая вечность. Но, когда рядом с ним в стене растворилась дверь, Забубенный впился глазами в женскую фигуру в длинном платье. Лица было не различить, но то, что это не фрейлина, механик понял сразу. Это была сама императрица.
– Заходи, Грегор, – позвал его знакомый голос, который он был лишен возможности слышать уже так долго. – Здесь никого больше нет.
– Неосторожно с вашей стороны, ваше величество, – заметил механик и шагнул в дверной проем вслед за императрицей, – нас могут заметить.
– Не беспокойся, Грегор, я приняла меры предосторожности, – ответила Констанция и пошла вперед, предлагая следовать за собой. И Забубенный проследовал с большим удовольствием.
Зал за дверью оказался маленьким и проходным. Пройдя через него, они попали в следующий, гораздо больших размеров. Едва оказавшись там, механик понял, что это не приемная. Здесь не было длинных столов и массивных кресел. Зато была огромная кровать с алым, вышитым гербами, покрывалом и десятком маленьких подушек. Ажурные окна императорских покоев, а их Григорий насчитал не меньше десятка, были заботливо закрыты тяжелыми шторами, сквозь которые даже в солнечный день не смог бы пробраться и лучик солнца. А сейчас, тем более, все тонуло во мраке. Тусклый свет давал лишь один-единственный канделябр с пятью свечами, горевшими на столе.