По зрелому размышлению Забубенный предположил, что Буратай решил заарканить какое-нибудь проходящее судно именно у порогов. Так легче всего. Ну, а какое племя ему настучало насчет местонахождения днепровских порогов, тут можно было не гадать.
Глядя на пустующий лагерь, механик почувствовал себя обиженным. Нет, то, что ему дали выспаться, это было неплохо. Утро вечер мудренее. И голова лучше работает. Но, с другой стороны, основная масса народа под предводительством Буратая ушла на дело по экспроприации смолы, а его даже не позвали. А ведь это была его идея. Да и потом, на каком положении его оставили в лагере? И для чего тут эта сотня конных нукеров? Охранять Кара-чулмуса от непредвиденных обстоятельств или чтобы он не ускользнул случайно? Все эти вопросы будоражили проснувшийся мозг Григория. Особенно последний.
Решив, во что бы то ни стало попасть на Днепр, Забубенный велел Плоскине разыскать старшего среди оставшихся монголов и сообщить, что Кара-чулмус хочет идти на берег реки для воссоединения с основными силами отряда. Ответ монгола сразу покажет, на каком положении Кара-чулмус оставлен в лагере.
— А чего его искать, — ответил Плоскиня, и указал в сторону гарцевавшего неподалеку на вороном скакуне воина, — вон тот всадник и есть сотник. Зовут его Джурчи. Пойду, скажу ему, что велено.
И пошел, переваливаясь с ноги на ногу, походкой уставшего медведя.
Забубенный не отходя от юрты, остался следить за происходящим. Если сотник оставлен для руководства конвоем и конвойными, как тюремщик, — дело плохо. Такого вряд ли на понт возьмешь. Не испугается и не подчинится. Несмотря на память о печальной судьбе багатура Бури-Боко. Для него приказ Буратая, — закон, словно цитата из «Ясы». А вот если…
Плоскиня приблизился к Джурчи, и что-то сказал ему. Сотник кивнул в знак согласия и махнул рукой. После чего вся сотня мгновенно выстроилась в походную колонну по десять человек, ожидая дальнейших указаний Кара-чулмуса. Григорий обрадовался. Значит, до реки доберемся. Хотя, это только полдела, но, там и посмотрим, как дальше быть.
Он вернулся в юрту и переоделся, как следует, для конного путешествия. На телеге ездить по прибрежным местам ему показалось неудобным, и Кара-чулмус велел Плоскине оседлать себе ездовую кобылу. Плоскиня округлил глаза, но молча отправился выполнять приказание вампира. Это был выход за пределы легенды, — лошади полагалось бояться Кара-чулмуса как огня и чуять его за версту. Но, Забубенный наплевал на это. Пора было идти ва-банк. Днепр рядом, а монголы какое-то время будут в недоумении по поводу поведения степняка-вампира. Ведь до сих пор они не могли уразуметь, почему он еще никого из всадников не съел на ужин, хотя давно должен был перемолоть пол-отряда. «Вот и теперь, — подумал Забубенный, — пусть тормозят еще немного, пытаясь уразуметь, почему это лошадь меня не боится».
Но все сложилось как нельзя удачнее. На глазах изумленных монголов Плоскиня привел к юрте лошадь, которая с диким ржанием шарахнулась от великого механика в сторону, неизвестно почему, как черт от ладана. Проверка сам собой завершилась отлично, убедив всех присутствующих в происхождении Забубенного от предков-кровососов.
Может, лошадь в этот момент укусил слепень, может, привиделось что-то страшное, но, побрыкавшись немного, она успокоилась. Что дало Забубенному возможность взгромоздиться на ее спину. К счастью лошадь оказалась в летах и проявила в дальнейшем вполне покладистый характер, чем-то, напомнив Забубенному свой первый кавалерийский опыт езды на Савраске, оставшейся в Чернигове и уже наверняка околевшей от перегрузок.
Возглавив отряд, Григорий велел всем ехать в сторону реки и послать вперед разведку на поиски Субурхана. На это Джурчи сообщил ему через Плоскиню, не решаясь приблизиться более, чем на пять метров, что до реки ехать не далеко, и дорога уже разведана. Более того, совсем недавно прискакал гонец от Буратая с сообщением. Монголы устроили засаду на перекатах, и туда как раз приближается большой караван, так что скоро начнется бой и его сотня, как только Кара-чулмус проснется, должна прибыть на берег как можно скорее. «Отлично, только и подумал Григорий, пока все складывается как нельзя лучше».
Ехать до берега оказалось действительно недалеко. Даже с черепашьей скоростью, как ехал Забубенный, изрядно тормозя передвижения монгольской сотни, сквозь холмистую, поросшую редколесьем, местность, к берегу они добрались меньше чаем за час. Так, во всяком случае, показалось механику, давно уже отвыкшему от наручных часов и постепенно привыкшему измерять время приблизительно по солнцу. Большими отрезками, — утро, день, вечер, около полуночи, на рассвете и так далее. И ведь действительно, минутная точность особой роли в этом мире еще не играла, хотя скорость уже имела свои очертания.
Несмотря на то, что сидевший в седле как на иголках Забубенный, постоянно всматривался в лесную даль в надежде увидеть берег Днепра. Берег открылся как-то внезапно. Отряд монголов ехал себе по лесу, между холмами, придерживаясь одному Джурчи известному направлению, и вдруг впереди послышался мощный, утробный гул, от которого дрожала земля. Этот гул ни с чем спутать было уже невозможно. Это шумел Днепр, великая река, с грохотом проходившая каменные пороги, стеснявшие в этом месте ее мощное стремление к морю.
Поднявшись на вершину прибрежного холма, Забубенный остановился от неожиданности. Джурчи и все остальные монголы, так же встали, как вкопанные, не имея желания беспокоить Кара-чулмуса, взгляду которого открылась величественная картина природы. Да и сами они несмотря на военное время, немного засмотрелись на реку, равных по величине которой видели не так уж много на всем своем длинном пути.
Отряд, с которым ехал великий механик, остановился на вершине холма, венчавшего собой полуостров, далеко вдававшийся в синее тело реки. Отсюда было отлично видно все. И огромная полноводная река, огибавшая широкой лентой полуостров. И пороги, четко обозначенные белыми бурунами воды, стеснявшие ее ниже по течению, то есть по левую руку от Забубенного. Именно там и расположились в засаде основные силы Буратая. Григорий разглядел нескольких монгольских всадников, видимо дозор, маячивших чуть ниже на соседнем холме. Еще ниже, у самых порогов, виднелась рыбацкая деревня, которую всадники Буратая скорее всего, захватили сегодня на рассвете, взяв ее обитателей тепленькими. То, что там не полыхало пожарища, говорило только об одном, — монгольский военачальник не хотел, чтобы о нем узнали раньше, чем он захватит какой-нибудь проходящий караван. Охрана в деревеньке, если и была, то уже давно повязана или просто убита. А телефона сообщить дальше по берегу или на другой берег еще не придумали. Ну а семафорить, или разводить сигнальные костры, Буратай никому из оставшихся в живых не позволит. Если, конечно, там вообще кто-нибудь остался в живых.
Чья это была местность, русская, половецкая, венгерская или еще чья, Григорий не знал. А потому не понимал еще, какие ему чувства испытывать, кого из местных жителей оплакивать, — своих или иностранцев. Спросить же было пока не у кого.
Обратив свой взор направо, Григорий заметил огромный караван, что величаво огибал скалистый мыс, венчавший поросший лесом полуостров. Шел караван по течению. Сверху. Значит из Руси или из земель далеких. Из варяг в греки, как говорили про это направление. Ладей в нем было больше дюжины, и все шли под бело-серебристыми парусами. Что-то до боли знакомое привиделось Забубенном в этих парусах. Дежа вю, как говорят франки.