Этот вид прибавил ему хорошего настроения, и он шутливо, хотя и осторожно сказал:
— В один прекрасный день мы запишем цифры, которые поддельный диктор передаст по поддельному радио, расшифруем их с помощью кодового ключа сиротки Энни, и…
Он мрачно подумал о том, как могло бы звучать такое сообщение.
«Подпишите сепаратный мирный договор с ригами. Немедленно».
— Знаю, — сказала Филлис и закончила за него: — «Сопротивление бесполезно, земляне. Сдавайтесь. Говорит монарх ригов. Слушайте меня, людишки! Я захватил радиостанцию в Вашингтоне и всех вас теперь уничтожу. — Она угрюмо отхлебнула из бокала на высокой ножке. — Кроме того, «Овалтайн», который вы все пили…»
— Я вовсе не это хотел сказать. — Однако Эрик понял, что она была весьма близка к истине. — Как и вся ваша семья, ты обладаешь геном, который заставляет перебивать любого нечистокровного…
— Кого?
— Не такого, как вы, — мрачно сказал Эрик. — Вы, Эккерманы.
— Ну давай же, доктор! — В ее серых глазах вспыхнули веселые искорки. — Выкладывай, что у тебя на душе.
— Неважно. Что это за гость? — спросил Эрик.
Большие бледные глаза женщины еще никогда не казались ему столь спокойными. Они командовали и приказывали из своего внутреннего мира, полного непоколебимой уверенности и спокойствия, основанных на детальном и неизменном знании всего, что того заслуживало.
— Поживем — увидим.
Через мгновение в глазах вспыхнула новая искра, они засверкали, лицо полностью преобразилось. Губы Филлис дрожали от радостного хихиканья, почти как у девочки–подростка.
С них начали срываться злобные, издевательские слова:
— Дверь открывается, и на пороге появляется молчаливый посланник с Проксимы. Ну и вид у него!.. Толстый, скользкий, враждебный риг. Он прибыл сюда инкогнито, во что нелегко поверить, учитывая тайную полицию Френекси, всюду сующую свой нос. Этот тип уполномочен официально вести переговоры. — Она помолчала и закончила тихим монотонным голосом: — О сепаратном мире между землянами и ригами.
С мрачным выражением лица, уже без всяких искр в глазах, Филлис вяло допила содержимое бокала.
— Да, тот еще будет денек. Легко себе представить. Старик Вирджил садится напротив, как всегда широко улыбается, хрустит суставами и видит, как все его военные контракты до последней чертовой страницы идут псу под хвост. Мы возвращаемся к поддельным норкам, к дерьму летучих мышей, когда от фабрики воняло на мили вокруг. — Она коротко, язвительно рассмеялась. — Уже скоро, доктор. Можно не сомневаться.
— Как ты сама сказала, копы Френекси сразу же обрушились бы на Ваш–тридцать пять, — заметил Эрик, которому передалось ее настроение.
— Знаю. Это всего лишь фантазии, несбыточные мечты. Так что не имеет никакого значения, решит ли на самом деле Вирджил продумать и воплотить в жизнь подобный план, верно? Поскольку это ему и за миллион световых лет не удастся. Можно попробовать, но ничего все равно не выйдет.
— Ничего хорошего, — задумчиво пробормотал Эрик.
— Предатель! Хочешь оказаться в лагере для рабов?
Эрик немного подумал и осторожно начал отвечать:
— Я хочу…
— Ты сам не знаешь, чего хочешь, Свитсент. Каждый мужчина, состоящий в неудачном браке, теряет способность понимать, чего ему хочется на самом деле. Ты всего лишь маленькая вонючая скорлупка, которая пытается поступать как положено, но у нее это никогда не получается, потому что она ни во что не вкладывает свою жалкую страдающую душонку. Только посмотри на себя! Ты сам не замечаешь, что пытаешься от меня отодвинуться.
— Вовсе нет.
— Из–за чего мы уже не касаемся друг друга, особенно бедрами. Чтоб им провалиться. Ведь и в самом деле нелегко отодвинуться друг от друга в столь тесном помещении, в этом маленьком салоне. Все–таки у тебя получилось, не так ли?
Эрик попытался сменить тему.
— Я слышал вчера по телевизору, что тот кватреолог с забавной бородой, профессор Уолд, вернулся с…
— Нет. Это не гость Вирджила.
— Тогда, может быть, Марм Хастингс?
— Этот придурок, помешанный на дао? Ты что, шутишь, Свитсент? Да? Думаешь, Вирджил стерпел бы никчемного обманщика, который… — Она изобразила неприличный жест, ткнув вверх большим пальцем, и обнажила в улыбке ослепительно белые зубы. — Может, это Ян Норс? — бросила она.
— Кто это?
Имя было Эрику знакомо. Он понимал, что данный вопрос — тактическая ошибка, но все равно его задал. Именно в этом заключалось его слабое место при общении с женщинами. Порой он позволял им командовать собой и уже не раз, особенно в самые критические моменты своей жизни, без сопротивления шел туда, куда его вели.
Филлис вздохнула.
— Фирма Яна производит все эти блестящие, стерильные и очень дорогие искусственные органы, которые ты умело пересаживаешь умирающим богачам. Хочешь сказать, доктор, что не догадываешься, кому стольким обязан?
— Знаю, — раздраженно бросил Эрик. — В последнее время столько дел, что я просто забыл, вот и все.
— Впрочем, может быть, это какой–то композитор. Как во времена Кеннеди. Может быть, Пабло Кальсас. Господи, он уже совсем старик. Может, Бетховен. Гм… — Она изобразила задумчивость. — Кажется, он и в самом деле что–то про это говорил. Людвиг ван кто–то там. Есть ли еще какой–нибудь Людвиг ван, кроме…
— Ради бога!.. — сердито прервал ее Эрик, которого утомили издевательские речи. — Хватит.
— Не зазнавайся, никакой ты не гений. Просто столетие за столетием поддерживаешь жизнь в одном уродливом старикашке.
Послышался негромкий смех, полный радости.
— Я также забочусь обо всем персонале корпорации, о восьмидесяти тысячах человек, находящихся на ключевых постах, — заявил Эрик со всем достоинством, на какое только был способен. — Собственно говоря, с Марса этого не сделаешь, так что все это приключение мне совсем не нравится. Очень даже!
«Так же как и ты», — горько подумал он.
— Ну и соотношение, — сказала Филлис. — Один хирург–трансплантолог на восемьдесят тысяч пациентов, восемьдесят тысяч на одного. Но в твоем распоряжении целая команда роботов. Может, они справятся и сами в твое отсутствие.
— Робот есть то, что, извините, воняет, — заявил Эрик, перефразируя Т. С. Элиота [23] .
— А хирург–трансплантолог есть то, что, извините, пресмыкается, — ответила Филлис.
Эрик яростно уставился на эту дамочку, без тени раскаяния продолжавшую потягивать напиток из бокала. Он ничего не мог поделать. Слишком уж много в ней было духовной силы.