— Или в трудовые лагеря на Лилистаре, — добавил Химмель.
Все напряженно ждали результатов действия наркотика, как обычно в те короткие секунды, прежде чем снадобье ударит в голову.
— Трудиться на старого доброго Френекси. Моток, тебя преобразили в премьер–министра.
Он нервно захихикал. Кэти Свитсент яростно уставилась на него.
— Прошу прощения, мисс, — невозмутимо обратился к ней Марм Хастингс. — Мы никогда с вами не встречались? Мне кажется, будто я откуда–то вас знаю. Вы часто бываете в окрестностях Сан–Франциско? У меня там мастерская и дом на холмах Вест–Марин, возле океана, спроектированный хорошим архитектором. Мы часто проводим семинары, там бывает множество людей. Но вас бы я запомнил, о да.
— Мой чертов муженек никогда не позволил бы мне ничего подобного, — ответила Кэтрин Свитсент. — Я сама себя обеспечиваю, финансово более чем независима и все равно вынуждена терпеть его нарекания и жалобы, как только пытаюсь хоть что–либо сделать сама. Я занимаюсь скупкой антиквариата, — добавила она. — Но старье мне уже наскучило. Хотелось бы…
Ее перебил Марм Хастингс, обращаясь к Крису Плауту:
— Откуда взялся этот йот–йот–сто восемьдесят? Ты, кажется, говорил что–то про Германию. У меня есть свои связи в государственных и частных фармацевтических фирмах этой страны. Там никто ни словом не обмолвился о чем–либо под названием йот–йот–сто восемьдесят.
Он язвительно улыбнулся, ожидая ответа.
— По–моему, это какие–то отходы, Хастингс, — пожал плечами Крис. — Какая разница?
Плаут не хуже других знал, что в данных обстоятельствах не может и не обязан ничего гарантировать.
— Или он вовсе не из Германии, — сказал Хастингс и едва заметно кивнул. — Понятно. Не может ли так называемый йот–йот–сто восемьдесят, или, если кому–то больше нравится, фрогедадрин, иметь внеземное происхождение?
— Не знаю, Марм, — помолчав, ответил Крис. — Понятия не имею.
Хастингс обратился ко всем менторским строгим тоном:
— Истории известны примеры внеземных наркотиков, запрещенных законом. Ни один из них не сыграл особой роли. Обычно их вырабатывали из марсианской флоры, иногда из ганимедских лишайников. Думаю, вы про них слышали. Вы все производите впечатление людей, достаточно информированных в данной области, как оно и должно быть. — Губы его растянулись в улыбке, но глаза за стеклами очков без оправы оставались холодными, словно у рыбы. — По крайней мере, вам достаточно сведений о происхождении йот–йот–сто восемьдесят, за который вы заплатили этому человеку пятьдесят американских долларов.
— Мне достаточно, — ни с того ни с сего заявил Саймон Илд. — Впрочем, уже слишком поздно. Мы заплатили Крису и проглотили капсулы.
— Верно, — рассудительно кивнул Хастингс и уселся в одно из шатающихся мягких кресел Криса. — Вы уже чувствуете какие–то перемены? Пожалуйста, говорите, как только что–то начнет происходить. — Он посмотрел на Кэтрин Свитсент. — Твои соски за мной наблюдают или мне это только кажется? Так или иначе, но я очень неловко себя чувствую.
— Честно говоря, я уже что–то ощущаю, Хастингс, — напряженно проговорил Крис Плаут и облизал губы. — Прошу прощения, но… на самом деле я тут один. Со мной нет никого из вас.
Марм Хастингс внимательно посмотрел на него.
— Да, — продолжал Крис. — Я совсем один в квартире. Никого из вас тут нет. Зато есть книги, кресла и все остальное. Собственно, кому я все это говорю? Вы мне как–то ответили?
Плаут огляделся по сторонам, но ясно было, что он не видел никого из них.
— Мои соски не смотрят ни на тебя, ни на кого другого, — заявила Кэти Хастингсу.
— Ничего не слышу. — В голосе Криса чувствовалась паника. — Ответьте мне!
— Мы здесь, — сказал Саймон Илд и захихикал.
— Пожалуйста, — умоляюще простонал Крис. — Скажите что–нибудь. Я вижу только безжизненные тени, одни мертвые предметы. Это лишь начало. Я даже боюсь подумать, что будет дальше. Оно все еще продолжается.
Марм Хастингс положил руку на плечо Криса Плаута. Она прошла сквозь тело.
— Что ж, это стоило пятидесяти долларов, — тихо и бесстрастно произнесла Кэти, подходя к Крису.
— Лучше не пытайся, — мягко посоветовал ей Хастингс.
— А я попытаюсь, — ответила она, прошла сквозь Криса Плаута, но по другую сторону не появилась, попросту исчезла.
Остался только Плаут, который продолжал скулить, чтобы ему ответили, размахивал руками в поисках товарищей, увидеть которых он уже не мог.
«Изоляция, — подумал Брюс Химмель. — Каждый из нас отрезан от остальных. Кошмар. Но… это пройдет. Разве не так?»
Пока что он не был в этом уверен. А ведь для него все только начиналось.
— Эти боли! — простонал Генеральный секретарь ООН Джино Молинари, снова лежа на огромном красном диване ручной работы в гостиной апартаментов Вирджила Эккермана в Ваш–35. — Обычно они больше всего беспокоят меня по ночам. — Он закрыл глаза, его большое мясистое лицо уныло обмякло, небритые щеки дрожали. — Меня уже обследовали. Мой официальный врач — доктор Тигарден. Меня подвергли тщательному обследованию, обращая особое внимание на злокачественную опухоль.
«Он цитирует по памяти, — подумал Эрик. — Обычно Моль так не говорит. Он этим просто поглощен, проделывал этот ритуал тысячи раз с тысячами врачей и все равно до сих пор страдает».
— Злокачественную опухоль не обнаружили, — добавил Молинари. — Этот факт можно считать установленным.
Его слова выглядели сатирой на помпезный врачебный жаргон. Моль откровенно ненавидел медиков, поскольку они ничем не могли ему помочь.
— Самый частый диагноз — острый гастрит, спазм предсердного клапана или даже истерическое воспроизведение родовых болей моей жены, которые она испытала три года назад. Незадолго до своей смерти, — вполголоса закончил он.
— Как выглядит ваша диета? — спросил Эрик.
Моль устало открыл глаза.
— Диета? Я ничего не ем, доктор, питаюсь воздухом. Разве вы не читали об этом в гомеогазетах? В отличие от вас, простых смертных, я не нуждаюсь в пище. Я другой.
В голосе его звучала неподдельная грусть.
— Такое состояние мешает вам исполнять свои обязанности? — спросил Эрик.
Моль испытующе посмотрел на него.
— Вы считаете, что оно имеет психосоматическую природу, как утверждает вышедшая из моды лженаука, пытавшаяся взвалить на людей моральную ответственность за их болезни?
Он со злостью сплюнул. Лицо Генсека исказилось и напряглось, словно что–то распирало его изнутри.
— Что я прячусь от своих обязанностей? Послушайте, доктор, они остаются со мной точно так же, как и боль. Можно ли это назвать дополнительным психологическим преимуществом?