Белый холст боится попасть в чан
с индиго.
Китайская пословица
Позже к Дане и Русалочке присоединились Ванечка и Маша. Было похоже на похороны. Все сидели молча, потупившись. Даже принесенный душевным пустолазом портвейн они пили, не чокаясь. Особенно страдал Даня. Машенька же, будучи добрейшей девушкой, забыв обиды, прониклась к нему искренним состраданием.
– Она, конечно, невесомая, – вздохнув, сказал Даня, – но, может быть, вы все ж поможете мне в церковь ее сносить? Цыганка ведь сказала, женись, а то хуже будет… Боязно мне одному-то.
– Так не повенчают же! – помотал головой Ванечка.
– Знаю, что не повенчают, – кивнул Даня. – Но попытаться я должен, иначе не прощу себе. Мы в грехе жить не станем. Я обожаю ее и преклоняюсь. А потому до венца ничего между нами не будет… Так поможете?
– Об чем речь, Даня?! – заверил Ванечка. – Конечно же, мы поддержим товарища в такой недобрый час. Но сперва договориться надо.
Пока Маша приводила Русалочку в порядок, друзья-мусорщики направились в часовню.
– Батюшка, как у вас тут венчаются? – спросил Ванечка.
– Вы закажите побольше в свечном ящике, я вас хоть сейчас сочетаю, – улыбнулся батюшка понятливо. – Дело-то хорошее.
Сакулин и Антисемецкий переглянулись.
– Да нет, батюшка, вы нас неправильно поняли, – робко улыбнулся Ванечка. – Это вот товарищ мой с девушкой своей обвенчаться хочет.
– С девушкой? – переспросил батюшка, озадаченно погладив бородку. – Ну что ж, можно, конечно, и с девушкой. Но дороже встанет.
– Только вот тут какая штука получается… – замялся Ванечка. – Она… Ну, в общем… Она у нас мертвая.
– Как? – испугался батюшка и, прикрыв рот рукой, осмотрелся по сторонам. – Что, совсем?
– У нас и свидетели имеются, – с успокаивающей интонацией заверил Ванечка.
Но слово «свидетели» напугало батюшку еще сильнее.
– Видите ли, – перекрестившись, сказал потемневший челом служитель культа, и его передернуло. – В церкви есть свои традиции, и мы непременно должны соблюдать их. В общем, извините, молодые люди, но – только с высочайшего благословения. Порядок есть порядок…
– Как же мне быть?! – вмешался Даниил. – Ведь я люблю ее, я жить без нее не могу!
– Ну, коли так, – вдруг смягчился батюшка, – можно подождать до Воскресения.
– Да?! – радостно удивился Ванечка. – А по воскресеньям и с покойницами венчают?
– Нет, – помотал головой батюшка. – Но хоть просто, по-человечески, подружат, поболтают…
Ваня и Даня вконец запутались.
– Она что, оживет, что ли? – осторожно спросил влюбленный.
– А куда ж она денется? Конечно, оживет. Ведь сказано: «… И мертвые воскреснут нетленными…»
Тут только Даня сообразил, о каком Воскресении толкует батюшка, и опечалился.
– Так мне что, до Судного дня свадьбы ждать, так что ли выходит?!
– Нет, юноша, свадьбы тогда будут не положены. Ибо сказано: «… Когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как ангелы на небесах». Так что, извините, но с венчанием у нас ничего не получается. Вот отпеть её если – это завсегда.
С этими словами батюшка удалился в алтарь.
– Им бы только отпевать, – недобро буркнул Ванечка вслед.
* * *
Безразличная ко всему невеста и растерянная свидетельница, как и полагается, ждали дома. Жених с товарищем вернулись невеселые.
– Свадьбы не будет, – с порога объявил Даня и повесил голову.
– Почему? – нахмурившись, спросила Машенька.
– Батюшка ерепенится, – объяснил Ванечка. – Этого и бутылкой не возьмешь. Пока за столом украдкой не напоишь, дело с ним не сладишь.
– Так пригласите его, – предложила Машенька. – Все ж куплено.
– Нет, – отрезал жених. – Духовные дела так не делаются. Раз батюшка сказал нельзя – значит, такова воля Божья.
– А вот и неправда! – как матрос на митинге, взорвался Ванечка и взмахнул кулаком. – Это папа римский непогрешим, а наши попы как раз очень даже погрешимые! Один не повенчал, другой повенчает!
Даня потупился, потом поднял голову и поскреб подбородок.
– Что-то в этом есть, – наконец согласился он. – Можно и в другой раз счастье попытать. – Он снова задумался, затем добавил. – Только уже не с каким попало батюшкой, а с тем, который наверняка волю Божью исполнит.
– Где ж ты такого найдешь? – вмешалась Машенька.
– Найду! – отозвался крановщик решительно, вспомнив при этом о своем логопеде, который был когда-то попом и наверняка имел в этих сферах какие-нибудь связи и знакомства.
* * *
Доктор Аркадий Эммануилович Блюмкин обитал в центре Екатеринбурга – столицы Российской Империи, в огромном здании, где только по официальным пропискам насчитывалось более ста тысяч жителей. Пространные комнаты его захламленной квартиры были обставлены старомодной мебелью красного дерева, стены и паркет не видали ремонта, минимум, полвека, а тяжелые шторы создавали здесь вечный полумрак и прохладный сонный покой.
Доктор имел уже внуков, но, будучи человеком разведенным, давно жил один, если не считать английского бульдога по кличке Пиночет да кота с благозвучным именем Отец Виктор.
Тут же, прямо в квартире, была у доктора небольшая приемная и логопедический кабинет. Занимался он в основном с детьми, потому у него было полно всевозможных игрушек – крокодил Гена и Винни Пух, юла и кубики с буквами… А также Терминатор и голограммка ядерного взрыва – излюбленная концовка всех детских игр. Когда-то, еще ребенком, бывал в этом кабинете и Даня, и с тех пор, когда он заходил к доктору в гости, у него екало сердце и просыпалось чувство сладкой ностальгии.
Благообразная внешность Блюмкина выдавала старого интеллигента. Аккуратная бородка, густые брови над хитроватыми глазками и взбитые на затылке кудри. Несмотря на возраст и грузное телосложение, почему-то всегда казалось, что он вот-вот пустится в пляс. Доктор любил выпить водки, но не по-русски, а на западный манер, чтобы не вдруг и в хлам, а регулярно и по чуть-чуть. Хобби ж его было – изготовление коктейлей, хотя сам он их не пил, а лишь пробовал, угощая гостей, так как его собственный организм перестал с некоторых пор выдерживать «алкоголесодержащие смеси».
Когда раздался звонок из космоса, доктор занимался работой.
– Ну-ка, высунь язычок, – просил он семилетнюю девочку.
– Мама мне запретила язык показывать, – категорично отозвалась та.
– Это дома и в школе, – увещевал Блюмкин. – А здесь тебе за это никто ничего не сделает.
– Все равно не буду.