Под конец Блюмкин сказал:
– Этот аббат… Этот Коза очень меня радует.
– Чем? – спросил Данечка.
– Своим искренним желанием избавить Россию от самозванца. Очень, очень похвально… Как-то раз я отдыхал в санатории, тут неподалеку, на лунной орбите, и вдруг обнаружил, что у меня растет хвост. Представляете? Сначала я подумал, что это даже забавно, но потом все-таки пошел к врачу. А он мне и говорит: «Э-э, батенька, это к вам внеземной паразит присосался…» Вот так, ребята, – печально покачал головой Блюмкин. – Он, оказывается, костный мозг у меня из копчика высасывал… Какой только гадости там, – показал он пальцем вверх, – не водится.
Орган замолчал и вдалеке ударил литургический колокольчик.
– Как иногда хочется, друзья, послужить обедню, – резко сменив тему, простонал Блюмкин. – Если б вы только знали, сколько я уже не служил перед святой чашею…
Но друзья не услышал его. Внезапная усталость овладела ими. Возможно, это кончилось действие какого-нибудь препарата в коктейле жизни, который вогнали в них люди аббата. Они уснули. Доктор же еще довольно долго ворочался в своей постели. Ему не давали покоя мысли о Любушке. Такой же прекрасной, какой она была, когда оставила его в Италии.
«Зачем она оживила меня? – думал он. – Да, в той далекой-далекой жизни я любил ее, но она-то меня, как выяснилось, нет. К тому же, я вел себя с ней, как скотина. Гумберт в сравнении со мной – просто ангел небесный… Впрочем, сравнение неуместно, не такой уж беспомощной нимфеткой была и Любушка. И она сбежала от меня… А ведь тогда я был полным сил мужчиной, а сейчас я – старик, просто старик…» Внезапно он осознал, что вовсе не чувствует себя стариком. Да никогда и не чувствовал. А после оживления он и вовсе испытывает удивительный прилив сил.
«Может быть, машина не только оживляет, но и омолаживает? – подумал доктор. – Возможно, возможно. Как в у Пушкина в «Золотом Петушке»: хочешь помолодеть, сварись сначала в кипяточке. Надо спросить аббата. И, кстати, не следует забывать, что он – законный Любушкин муж… Но и от него она тоже сбежала, и даже подальше, чем от меня… Кстати, он не муж ее, а вдовец. Эффект оживления из мертвых таит в себе множество юридических казусов».
Образ прекрасной Любы вновь всплыл перед внутренним взором доктора, но он умело загнал его в подсознание, сказав себе: «В любом случае, самое главное сейчас – убрать с русского трона самозванца, а потом уже будем думать о личном». Мысль эта вдруг успокоила Блюмкина, и с таким чувством, будто вновь некая инопланетная тварь отпустила его копчик, он, наконец, забылся тревожным сном.
* * *
– Пора, сударь, пора! – перед Даней стоял послушник в светлой рясе с капюшоном. В руке он держал тяжелый канделябр с тремя зажженными свечами.
– Что-что? – едва поняв, что проснулся, и, соображая, где он, пробормотал сонный Даня.
– Нам скоро выдвигаться, – сказал ему послушник. – Электричество на станции вырубилось, – добавил он, заметив, что сонный взгляд Дани остановился на канделябре. – Лунные демоны шалят. Жуткая будет ночка.
– А где остальные? Где Блюмкин? – спросил Даня, натягивая штаны.
– В ризнице, – ответил послушник. – Облачается с отцом-настоятелем в одежды для суровой брани. Вам, сударь, тоже стоило бы что-нибудь подходящее себе подыскать.
В темном лунном монастыре при свете свечей и факелов царил настоящий кипиш. По коридорам таскали шесты и знамена, блюда, баллоны и клети с какой-то нечестью. Разговаривали вполголоса и только по делу: каждый монах четко знал свою боевую задачу.
Послушник провел Даню в небольшое темное помещение, похожее на склад церковной утвари. Здесь в выдвинутом ящике комода, позвякивая металлическим барахлом, копошились Блюмкин и Коза. Пусть и бывший, но все ж таки православный батюшка и аббат-католик, плечом к плечу облачались на битву.
Аббат был в такой же, как и послушник, молочной рясе с натянутым на маленькую лысую голову тугим капюшоном, уголок которого хвостиком торчал на затылке. На плечах Козы в знак его священнического достоинства лежала расшитая золотом багровая лента. Аркадий Эммануилович был в своем прежнем костюме-тройке, но на голове его вместо шляпы был железный, с вмятиной, средневековый шлем.
– А это вам зачем? – спросил Даня, подойдя сзади.
– Ой! – подпрыгнул Блюмкин и обернулся. – А, это ты, Даня. Свят-свят-свят… – сказал он с облегчением. – Зачем мне шлем? Отец Анджей сказал, что эта реликвия принадлежала самому Игнатию Лойоле. Получив этот удар по голове, – указал он на вмятину, – в 1534 году, Игнатий и основал орден иезуитов. Отец Тадеуш считает, что как раз наступил тот момент, когда церковь не должна жалеть своих святынь.
Тут аббат схватил себя за хвостик капюшона и обнажил спрятанный под ним гладкий, подогнанный по его черепу, металлический котелок.
– И тебе такой не помешает, – прикидывая размер Даниной головы, прищурил глаз новый Торквемада, затем вытащил из комода и повертел в руках рогатую германскую каску. – А? – предложил он.
– Спасибо, не надо, – помотал головой Даня.
– Хозяин – барин, – пожал плечами аббат и кинул шлем обратно в комод. – Кстати, через час стартуем. Вот, хотя бы, надень, – строго сказал он, протянув белый стихарь.
Даня вышел из ризницы и нос к носу столкнулся Ванечкой. Тот выглядел как настоящий русский богатырь – в кольчуге, шлеме и с угрожающего вида бердышом. За спиной у него было два кислородных баллона. Рядом стояла амазонка-Машенька в бронежилете, спецназовской шапочке и с ржавым автоматом Калашникова.
* * *
Сначала братия построилась в готическом зале, куда вчера после оживления внесли Ваню. Послушники отворили кованные ворота, и вооруженные церковными орудиями монахи с заунывной песней двинулись по туннелю, защищенному от метеоритов толстым прозрачным пластиком, на стартовую площадку.
Братья неспешно перемещались в туннеле по склону кратера, а Луна вдали жила своей жизнью. На горизонте топорщились и пузырились прозрачные купола лунных курортов с тысячами огоньков под ними, а сверху роился бесшумный летающий транспорт. То и дело, словно падающая звезда, только не вниз, а наоборот, вверх, отстреливались и дугой уходили в космос маленькие хвостатые ракеты.
– Отец Аркадий, шлем покрепче застегните, на пусковой площадке вакуум лютый, – сказал идущий рядом с Блюмкиным послушник в скафандре, – позвольте, я вам помогу.
Доктор немного смутился, его давно уже никто не называл «отцом».
– Здорово, что мы вместе теперь против общего врага боремся, – сказал молодой фанатик, возясь с застежкой. – В борьбе с инопланетной тварью межконфессионные распри потеряли всякий смысл. Православные и католики – бок о бок, в одном строю! Так, глядишь, и совсем помиримся!
Блюмкин промолчал. Его слегка покоробил этот юношеский восторг. Орденский космический корабль стоял на стартовой площадке, на вершине холма, и больше походил на десятиметровую нефтяную вышку. Обтекаемые формы в безвоздушном пространстве были ему ни к чему, и агрегаты, трубы, модули и баллоны были прикреплены к металлической арматуре без какого-либо видимого порядка. «Дикая конструкция какая-то», – подумал Даня.