Ждать пришлось недолго, буквально пару минут. Серия гулких хлопков, приглушенных многослойной изоляцией, но вполне различимых, короткая пауза, немелодичный треск перемалываемой двери. Я даже особо не удивился вошедшим. Успел лишь вновь помянуть детерминизм и отметить, что железобетонное спокойствие, поселившееся во мне, имело под собой некоторые, пусть и мистические, основания. Все будет хорошо…
Пока радориане быстро и методично вскрывали заблокированную капсулу, резали удерживающие меня ремни, я лишь довольно ухмылялся. Впрочем, испытывать судьбу никакого желания не было. Поэтому, едва оковы пали, я вывалился из камеры и не столько влез, сколько был засунут в специально доставленный скаф. Функциональность у него оказалась куцая, и подходил он скорее для решения технических задач, но у спасателей, видимо, не было уверенности, что я в состоянии пилотировать обычный боевой вариант.
А потом меня подхватили под руки и потащили по коридорам. Мимо сожженной аппаратуры, вдоль покрытых рубцами зеленоватых стен с оранжевыми и кофейными проплешинами. Под ногами хрустели вспученные, не выдержавшие высокой температуры плиты пола.
К общей управляющей сети скаф подключен не был, связь поддерживалась лишь с координатором звена. Кажется, его звали Терк.
Несколько раз я выслушивал короткие команды. Односложно отвечал, не задавая вопросов. На середине пути попытался все-таки охватить психосферу станции и едва успел отпрянуть, мысленно сжаться в комок, спешно выстраивая ментальные барьеры. Пропитанный болью умирающих пси-фон норовил разорвать когтистыми лапами каждого, кто осмеливался выйти за пределы собственного тела. Единственное, что я успел понять, – бой шел повсюду.
Наш отряд в сражение не вступал. Вероятно, иной задачи, кроме как вытащить и доставить меня на пристыковавшийся штурмовой катер, ему не ставилось.
Мы дважды спускались. Этажом ниже медотсека я краем глаза заметил еще одну группу радориан. За нами к месту стыковки они не последовали, что, на первый взгляд, выглядело странно.
Остановились мы неожиданно. Прямо на середине широкого, скованного полумраком коридора. Судя по всему – один из нижних уровней. Координатор звена счел необходимым любезно разъяснить: «Ждем».
Ожидание не затянулось. Станция исчезла. Мгновенно. Как при переходе в виртуальный мир эмулятора. Вот только смены декораций не последовало. Реальность выключили, а ее суррогат вставить забыли.
Я оказался в пустоте. Не видно ни зги. Слышно, как шуршит по сосудам кровь. Холодно. С каждой секундой все холоднее. Я замерзал, не в силах ни пошевелиться, ни вздохнуть. И с каждым мгновением уплывая все дальше и дальше, все более отчетливо ощущал присутствие чего-то огромного, неизмеримо превосходящего известное мне как по значимости, так и по самому качеству существования…
Всхрип. Я рухнул на колени. Шероховатые ребристые плитки пола, темные, почти черные. Катафалк, межзвездный катафалк. Ирония судьбы… Меня вновь схватили, резко поставили на ноги, потащили куда-то… Черти… Это просто черти тащат в ад… Пришли, забрали и тащат… И нет сил сопротивляться…
Какие, к дьяволу, черти?! Я мотнул головой, делая над собой усилие. Мутная бордовая пелена не рассеялась, но отступила, сразу потеряв в густоте.
– Где находимся? – Я понял, что лишь беззвучно шевелю губами и почему-то пытаюсь говорить по-русски. – Где мы? – На этот раз вышло много лучше: громче и на радорианском стандарте.
– Система Далир. Крейсер «Стер». Радорианская территория. – Терка рядом не было, но связь он не разорвал.
– Ясно. – Оставалось покорно ждать. Помогать волокущим меня радорианам, пытаться встать и идти самостоятельно не было ни сил, ни желания. Путешествие, однако, вышло коротким. То ли крейсер «Стер» не мог похвастаться излишками площадей, то ли отсеки располагались удачно.
Меня дотащили до очередного, на этот раз корабельного, лазарета. Привычным подобное обиталище еще не стало, но и смешной ситуация уже не казалась. Накушался. С обжигающим, неприятным рывком облегавший второй кожей скаф обвис простым комбинезоном. Разрыв тактильного контакта в радорианских моделях всегда сопровождается болезненными ощущениями. Сами радориане считали это естественным, объясняя необходимостью четко фиксировать моменты контакта. Латентные мазохисты…
Додумать мысль не дали. Я второй раз вывалился в ожившую бездну. Но сейчас я чувствовал себя иначе. Высасывающий душу холод уже не казался страшным. Ощущения в первые секунды были даже в чем-то приятные. Казалось, невидимая мокрая простыня облепила тело, согревая и баюкая, отделяя от ледяной пустоты. Потом я почувствовал, как теплый влажный шелк начинает стремительно твердеть, превращаться в жесткие сдавливающие лоскуты. И одновременно мир расщепился.
Двое радориан, доставившие меня в медблок, держали дергающееся, бьющееся в судорогах тело. Человек кричал, попеременно срываясь то на визг, то на хрип. Изо рта летели ярко-красные брызги. Бордовый ручеек сбегал по подбородку, скользил по шее, разлетался крошечными бусинками, не успевая добежать до плеч, когда человек судорожно дергал головой. На месте глаз набухшие алые бутоны, губы прокушены, две алые ленточки выбегают из носа. Кажется, человек ослеп и оглох. Кажется, ему очень больно… Ему?! Больно?! Чушь! В мире людей нет боли. Нет страданий. Лишь их бледная тень. Настоящая боль здесь. Со мной. Сейчас. Когда превратившийся в твердую наждачную бумагу шелк начал изгибаться, выкручивая руки так, что ломались суставы, лопалась кожа, а холод, терпеливо дожидавшийся своего часа, немедленно врывался в кровоточащие трещины и пил, пил, пил…
Я не понял, как все закончилось. Почему я не сошел с ума, почему не наступил многократно описанный в книгах болевой шок? Просто вдруг стало легко, и разрывающая, разламывающая голову боль уже казалась мягкой и по-своему доставляла удовольствие. Как доставляет его саднящая пульсация растревоженной уколом десны, сменившая зубную ломоту, из-за которой не спал ночь и вместо завтрака, вздрагивая, пил чуть теплый чай.
По-настоящему приятные минуты…
Боль исчезла. Тело было отдохнувшим и послушным. Мир выкристаллизовался из густого сине-серого тумана, сделался четким, заиграл красками. Краски… Я и не подозревал, что вас так много. Кажется, в детстве я слышал, что в японском языке порядка тридцати слов для оттенков белого. Мудрые японцы… И элиане мудрые. Многослойный язык! И как на Земле никто не догадался? Ведь одна и та же вещь может восприниматься совершенно по-разному! И когда предмет описывают разными словами, это полностью меняет представление о нем! И события начинают выглядеть иначе, появляются новые смысловые слои…
Сколько же я спал? Как, всего восемь минут?! И откуда я это знаю? Забавно, знаю, и все. Ну и ладно.
– Блок два-один разблокировать.
Отказ. Не слушается глупая железка. Кстати, как я узнал индекс собственной капсулы, если видел ее только изнутри? А, не важно, потом разберемся.
– Оператор? – Да-да, оператор, тот самый, что сидит в соседней комнате и корректирует режим работы регенерационных камер, успевших заполниться радорианами. – Оператор?! Разблокируй меня! Я в порядке! – Интересно, почему я решил, что он там сидит и занимается именно оптимизацией курсов лечения?