– Мудрая предосторожность… Тогда я пойду, с вашего разрешения. Эвакуацию тоже надо подготовить.
– Готовьте. Это будет вашим заданием до завтрашнего утра.
Когда Сергеев вышел, Каргин вытянул ноги, откинулся на спинку кресла и прищурился. Творившееся сейчас в его сознании было таким же загадочным, таинственно-непостижимым, как труд музыканта, сочиняющего пьесу; ее основа, фон – рояль, виолончели, альты, скрипки, в мелодию их вплетается песнь гобоев, горнов, флейт, а в нужном месте вступят арфа, контрабас, ударят барабаны и литавры, прогремит труба, и все это сольется целостной гармонией, откуда не выбросишь ни инструмента, ни единой ноты или звука. Различия, при объективном взгляде, не существенны, средства и цели не важны; военачальник – тот же композитор, хотя его оркестр – воинский отряд, а инструменты – люди и оружие. Каждый должен знать свое место, вступить в свой черед, сыграть правильно, без фальши, и повиноваться дирижерской палочке как слову всемогущего Творца. Так и только так рождаются великие симфонии; так и только так куют победу. Награда – аплодисменты или жизнь своих бойцов.
Он уже не нуждался в планах и картах – они запечатлелись в памяти, ожили, стали объемными; словно наяву, он видел перед собой котловину в горах, окруженную скалами, бетонный забор, сторожевые вышки, цистерны с горючим, казармы, плац и здание штаба. Он знал, в каких щелях залягут снайперы, кого и скольких поразят их пули; в какой момент вертушка окажется над лагерем, где приземлится и что уничтожит, снова поднявшись в воздух; куда направятся его десантники, какие позиции займут, когда и по какому сигналу отступят; кто будет прикрывать отход, кто уничтожит казармы, запасы горючего, склады, взорвет сторожевые вышки, и сколько понадобится времени, чтобы ударить, посеять панику и отойти без потерь. Многоголосая фуга разыгрывалась в его голове, и звучали в ней взрывы, стрекот автоматов, вопли, хрип и стоны, яростный рев огня и гул, с каким оседают на землю кирпичные стены. Каждый звук и каждое действие в этой симфонии боя были согласованы с другими звуками и действиями, проистекали из предыдущего, вели к последующему и завершались красной вспышкой ракеты, приказом к отступлению. Восемнадцать минут, думал Каргин, восемнадцать минут и восемь боевых команд: пять – на вышках, снайперы, вертолетчики и штурмовая группа. Собрать бы их всех без потерь…
Негромкий перезвон вывел его из задумчивости. Он поднялся, шагнул в спальню, к черному кейсу, откинул крышку. На экране царила тьма тропической ночи, сияли яркими точками звезды и слышался далекий шелест, с каким накатываются волны на песок. Остров в южных морях, крепость меж океаном и небом, убежище старого Халлорана…
Заслонив звезды, всплыло его лицо.
– Не спится, – буркнул старик. – Читаю. Ты не слышал о такой науке – танатология? – Он показал Каргину обложку книги.
– Нет, не приходилось.
– Наука о смерти, Алекс. Танат – одно из древнегреческих божеств, слуга Аида, водитель душ умерших…
«К чему он об этом толкует? – подумал Каргин. – Вид у старика отменный, цвет лица здоровый, совсем непохоже, чтобы к Аиду собирался…»
– Любопытная книга, – произнес Халлоран, – о многом заставляет поразмыслить. Вот, например, вопрос: хочешь ты знать, когда умрешь, или не хочешь? Если б такое было в твоей власти?
– Пожалуй, нет, – сказал Каргин. – Этой неприятности не избежать, и я хотел бы, чтобы она нагрянула неожиданно. Хотя, с другой стороны… Возможно, другой человек, с другим характером и более мирной профессией сочтет иначе.
Сухие губы старика дрогнули в усмешке.
– Может быть, да, может быть, нет… На самом деле ответ, по статистике, зависит не от темперамента и рода занятий, а исключительно от возраста. В молодости такая информация пугает и кажется нежелательной – ведь всякому приятно думать, что он проживет как минимум еще полвека. В старости совсем иная ситуация. Старикам известно, сколько прожито, и потому они не прочь узнать, столько там еще осталось. Малым сроком их не испугаешь, это естественно, но сохраняется надежда – а вдруг судьба преподнесет подарок? Лет десять или хотя бы пять…
Каргин молчал, не зная, какими словами отозваться на эти философские раздумья. Однако он не сомневался, что разговор затеян неспроста, и что-то сейчас воспоследует, какой-то совет или премудрость в духе майора Толпыго. Пожалуй, между Толпыго и дедом было определенное сходство – тот и другой иллюзий не имели, и потому к их изречениям стоило прислушаться.
Как и предполагалось, совет ему был дан, но совершенно неожиданный.
– Берет с тобой? – буркнул Халлоран. – Ну, так надень его, не позабудь. И свяжись со мной, когда закончится.
Экран погас.
«Знает! – мелькнула мысль у Каргина. – Знает, старый черт! Но откуда? Все-таки Флинт? Или кто-то другой, тайный агент в Туране, который присматривает за нами? Может быть, даже не один?»
Он с досадой помотал головой, шагнул к шкафу, вытащил отцовский берет и сунул за пояс. Нащупал рубец – в том месте, где берет пробила пуля – и тихо прошептал: «Храни меня, мой талисман…»
Трель телефона заставила его вздрогнуть. Он поднял трубку и услышал хриплый голос Перфильева:
– Все о'кэй, Леха, выезжайте! Взял бронежилеты, рации, ракетницы, «Таволгу» взял, двадцать зарядов, ну и вертушку, само собой! Стартуем прямо со складской территории, минбаши позволил, благо сил ПВО в Туране нет. Даже полетный лист выправил – везем в горы крупу и ящик аспирина для пострадавших от землетрясения. Или от наводнения, хрен его знает!
– Едем. Ждите, – сказал Каргин и вызвал Славу с Булатом Файхуддиновым.
Когда их машина выкатилась со двора на улицу, он оглянулся и увидел, что у дверей отеля, рядом с черным «ландкрузером», стоит какой-то человек. Гладкое моложавое лицо, темные волосы, узкие, приподнятые к вискам глаза… Японец?
На мгновение их взгляды встретились, и Каргин помахал незнакомцу рукой.
* * *
Интермедия. Ксения
Широкоплечего светловолосого парня звали Рудиком, и был он из Москвы, жил на улице Текстильщиков с мамой, отцом и двумя младшими сестрами, и то, что у него сестренки, а не братья, было заметно – он с Ксенией не смущался и, наоборот, не нагличал, не пялился на ее коленки и грудь, а смотрел в лицо. Ехать по Бухарской три минуты, но рассказать успел едва ли не всю свою жизнь, а когда приехали, поднялись на этаж и Ксения дверь отворила, мягко отодвинул ее в сторону. Так она и вошла к себе, выглядывая из-за широкой спины Рудика.
Керим валялся на постели, курил, а рядом, на тумбочке, бутылка виски стояла и лежала бамбуковая трость. Зыркнул хмуро на Ксению, прошипел: «Совсем оборзела потаскуха, клиента привела… Скажи, чтоб выметался! Живо!» И – за трость.
Рудик ухом не повел. «У тебя сумки-чемоданы где? – спрашивает. – В другой комнате, в шкафу? Ну, так иди, собирайся». Ксения вышла и, пока складывала в сумки обувь, платья и белье, слышался ей визгливый голос Керима – что-то непотребное он орал, неразборчивое, а потом крик прекратился, будто ножом отрезало. Она сунулась в спальню, косметику свою забрать, духи и всякие мелочи, и увидела, что Керим забился в угол, сидит на полу и смотрит на Рудика как овца на волка.