Анаис ощутила, как напрягся, готовясь взорваться, любимый, почувствовала, как он на ощупь ищет свое пальто, пока она продолжает посасывать член, дегустируя начальные капли его сущности. Найдя пальто, Линдсей обернул им свое главное достоинство, и Анаис медленно скользнула ртом по всей его длине. Сделав это, она ощутила пульсирующие волны, заставившие член содрогаться.

– Это ты пробудил меня к такой страсти, – тихо сказала Анаис, не уверенная в том, что действительно хотела бы произнести эти слова вслух. Но нечто в окутавшей их темноте, в невозможности для Линдсея видеть ее, всю глубину ее эмоций, ее любовь, ярко сиявшую в глазах, заставляло Анаис быть столь откровенной. – Я и представить себе не могла, как одно тело может так сильно желать прикосновения другого.

Карета постепенно замедлялась, и Анаис понимала, что экипаж в любую минуту может остановиться перед дверями зала приемов Бьюдли.

– Не уходи, – пылко зашептал Линдсей, сжимая Анаис за запястье, когда она поднялась с коленей. – Останься со мной.

– Я не могу, – пролепетала она, откидываясь на скамейке и расправляя накидку на плечах.

– Не отрицай того, что существует между нами, Анаис. Ты больше не можешь упорствовать.

– Я не могла бы отрицать этого, даже если бы хотела, – отозвалась она слишком тихо, сомневаясь, что Линдсей мог расслышать эти слова.

– Ты хочешь меня, как женщина хочет мужчину.

– Да.

– Тогда возьми меня, черт возьми! Возьми все, что я тебе предлагаю.

Анаис прельщала возможность рискнуть всем, с головой броситься в это чувственное безумие. Ее тело все еще трепетало от прикосновений Линдсея. Она понимала, что никогда не сможет испытать столь же безрассудную страсть и блаженство с другим мужчиной.

– Возьми все, что хочешь, Анаис.

– Возможно, то, чего мы хотим, – совсем не то, что будет для нас лучше.

– Ты говоришь об опиуме, не так ли? Ты боишься, что я – такой же, как мой отец. Но я могу остановиться. Я остановился бы ради тебя.

Анаис отвела взгляд и зажмурила глаза, сдерживая слезы, хлынувшие из-под сомкнутых век.

– Я никогда не смогла бы доверять тебе. И жила бы в вечном страхе, что ты вернешься к старым привычкам. По этой причине я и не могу быть с тобой, Линдсей. Ты – не то, что мне нужно для жизни.

Это была чистая правда, и все же Анаис по-прежнему скрывала от Линдсея самое важное – настоящую причину, по которой не могла быть с ним, свою сокровенную тайну. Какой же бессовестной лгуньей она была: заставляла любимого чувствовать, что они никогда не смогут быть вместе исключительно по его вине!

– Ты не можешь вот так просто отбросить то, что нас связывает. Я тебе не позволю…

– Для нас двоих будет лучше, если мы забудем об этом.

– Я не забуду! – Линдсей схватил ее за запястье. – Мне плевать, что значит для тебя Броутон. Мне все равно, какую роль он играл в твоей жизни все эти месяцы. Если бы ты действительно ненавидела меня, если бы тебе был глубоко отвратителен мой вид, я избавил бы тебя от своего присутствия. Но это не так. И именно поэтому я продолжу тебя преследовать. Ты не любишь Броутона, я знаю, что ты его не любишь!

– Нет, не люблю, – прошептала Анаис, опустив взгляд на свои руки, которые не могла видеть в темноте. – Я и в самом деле не люблю его. Но я ему многим обязана.

Карета притормозила, и сапоги кучера захрустели по гравию. Дверца экипажа открылась, впуская внутрь теплый золотистый свет, струящийся из окон зала приемов. Впервые за все время поездки Анаис увидела, что Линдсей сидит напротив, охваченный яростью – и все же безмерно привлекательный. Ее взгляд скользнул по его брюкам, и она невольно подумала о том, чем занималась не далее как пять минут назад.

Проследив за направлением взора Анаис, Линдсей дернулся вперед и горячо зашептал ей на ухо, воспользовавшись тем, что кучер предусмотрительно отвел от них глаза:

– Ты – женщина, которая заслуживает того, чтобы за нее боролись, Анаис. Я буду за тебя бороться. Не сомневайся в этом никогда. Я докажу, что могу быть достойным тебя. Ты – ангел среди всех женщин, Анаис. Мой ангел.

– Нет, это не так. – Анаис взглянула Линдсею в глаза со всей честностью, которую не показывала с момента его возвращения домой. – Я – не ангел. Я согрешила, и мне придется с этим жить. Мы оба причинили друг другу боль. И мы, несомненно, еще заставим друг друга страдать. Пусть это закончится, Линдсей, пожалуйста…

– Я не знаю, что произошло между тобой и Броутоном, когда я уехал, но понимаю, что сейчас это не имеет ровным счетом никакого значения. Я хочу тебя, и ты станешь моей женой. Клянусь, я всегда буду рядом, достойный твоего доверия, верный и преданный в своей любви к тебе, Анаис! Никто и ничто не сможет изменить эти чувства. Я буду навечно любящим, навечно ждущим, навечно жаждущим… навечно твоим.

– О боже! – прошептала Анаис сквозь сдерживаемые слезы. – Ты причиняешь мне боль, когда говоришь о любви. Твоя любовь – все, что я когда-либо желала, и теперь, когда она у меня есть, я не могу ее принять. Меня убивает осознание того, что у меня, возможно, могла бы быть твоя любовь. О, Линдсей, опиум, вероятно, был твоей слабостью, но ты, ты всегда был моей! Я не могу быть сильной, когда ты рядом. Я не могу… я больше не могу быть рядом с тобой!

Выкрикнув сквозь слезы последнюю фразу, она покинула карету и торопливо прошла в зал приемов, оставив Линдсея одного в экипаже.

Глава 17

Анаис уселась на скамейку перед своим туалетным столиком, потирая уставшие ноги. Никогда еще она не танцевала так много, даже во время ее первых сезонов в свете. Боже милостивый, как же болели ноги! Она громко застонала, нащупав пальцами особенно уязвимое место на стопе.

Закрыв глаза, Анаис продолжила массировать сведенные судорогой ноги. Она снова и снова прокручивала в памяти каждый танец, каждый взгляд и улыбку. И вдруг откуда-то из закоулков сознания вынырнул и ярко высветился образ Линдсея, стоявшего в одиночестве в темном углу и наблюдавшего за ее танцами с Уоллингфордом и Гарреттом.

Боже, как Анаис хотелось, чтобы Линдсей пригласил ее на танец! Но он этого не сделал. По правде говоря, он никогда не танцевал, и сегодняшний вечер не стал исключением.

– Только взгляни на беднягу Реберна, как он стоит там, маринуясь в своем собственном кислом характере, – пробормотал Уоллингфорд, кружа Анаис в вальсе. – Готов поспорить на все свое состояние, хотел бы он сейчас уметь передвигаться по танцевальному пар кету!

Линдсей не выносил танцев. И эта его нелюбовь была известна всем точно так же, как и то, что неуемный гуляка и неразборчивый в связях распутник Уоллингфорд от души наслаждался балами. Он никогда не отсиживался в сторонке, когда речь шла о танцах. Знали все и о том, что обычно Уоллингфорд удостаивал своей руки по меньшей мере одну из неприметных дам, оставшихся на балу без кавалеров, предпочитая ей многочисленных красоток, которые буквально висли на нем, не давая прохода.