Анаис силилась хоть что-то объяснить, но мысли путались в голове, не давая произнести ни слова. Ее сознание отчаянно металось, анализировало, работало, пытаясь расшифровать, какой же именно из всех ее лживых поступков разгадал Линдсей.
– Если бы я не предал твое доверие, если бы не баловался опиумом до того, как собирался к тебе на свидание, мы не оказались бы в такой ситуации. Я чуть ли не сам толкнул тебя в объятия Броутона, не так ли? И едва ли могу обвинять тебя в этом. Сколько бы я ни хотел сделать это, в какой бы ярости ни был из-за того, что ты предпочла другого, я не могу осуждать тебя. Я приму всю вину за это на себя, Анаис. Опиум встал между нами. Это – мой порок. Я признаю это. Теперь пришло время и тебе признаться в своих пороках.
Линдсей направился к ней, в его глазах ясно читалась суровая решимость. Он схватил Анаис за запястье и потянул со стула, заставляя подняться.
– Что ты делаешь? – прошептала она, со страхом глядя в его глаза.
– И сколько еще ты собиралась меня дурачить?
– Линдсей, не надо… пожалуйста…
Но он уже ничего не слышал, и вместо того, чтобы остановиться, развернул Анаис так, что ее руки и лицо оказались прижатыми к стене. Жестокими и проворными пальцами он стал расшнуровывать ее корсет. Потребовался один рывок, чтобы вытянуть шнур из серебристых петель и бросить его на пол. Потом Линдсей бесцеремонно ощупал талию Анаис и, найдя завязки панталон, грубо дернул вниз, обнажая ее бедра.
– Пожалуйста… – снова захныкала бедняжка, когда он потянулся к подолу сорочки и начал стягивать ее с тела.
Линдсей замер на месте, прижавшись лицом к шее Анаис, и учащенно задышал. Его била дрожь, словно он лишь сейчас осознал, что делает.
– Я схожу с ума, Анаис. Я не могу думать. Я все время вижу тебя в его объятиях, как ты любишь, ласкаешь его. Пожалуйста, прекрати эту пытку! Я заслуживаю того, чтобы все узнать, не так ли?
До шеи Анаис долетело резкое дыхание Линдсея, и он развернул ее к себе лицом. Линдсей выглядел так, будто вот-вот заплачет. В его глазах было такое опустошение, такое отчаяние… Осознание того, что именно она была причиной этих страданий, убивало Анаис.
– Разве я не достоин узнать твои тайны, Анаис?
Она покачала головой, слезы уже застилали ее глаза.
Нет, она не могла этого допустить! Линдсей мог в любое мгновение выяснить правду, она должна была предотвратить это… Но вот его пальцы коснулись задранного подола тонкой сорочки, там, где огни ламп ярко освещали воспаленные красные рубцы на ее грудях. И в этот момент Анаис поняла, что было слишком поздно. Он уже знал.
– Так вот что ты пыталась скрыть от меня! Вот почему никогда не позволяла мне видеть тебя при свете ламп – вот почему специально сделала все, чтобы прошлой ночью наша постель была погружена во тьму!
Анаис уже не возражала, когда Линдсей снова поднял подол сорочки и стянул тонкую ткань через ее голову. Он действительно имел право знать, однако как же мучительно больно было признаваться в собственных слабостях! Но Линдсей заслужил правды.
Анаис стояла перед ним обнаженная, позволяя его рукам прикасаться к своим разбухшим грудям, а его пальцам – скользить по красным, напоминающим глубокие разрезы рубцам по бокам ее груди. Линдсей взял сочные полукружия в ладони, словно оценивая их тяжесть, потом кончиком пальца провел по вене, исчезающей под розовой ареолой.
– Ты не хотела, чтобы я видел это – видел тебя.
Она понимала, что Линдсей не требовал никакого ответа. Он и так знал все, что она могла сказать. Да, она хотела скрыть свое тело – утаить от его глаз каждое, даже самое мелкое свидетельство того, что произошло.
Линдсей упал на колени, коснувшись пальцами ее округлого живота, исследовал его форму, проведя губами по растянутой коже, на поверхности которой тоже виднелись воспаленные красные рубцы.
– О боже, ты убила все, что осталось от моей души…
Анаис закрыла глаза, не в силах вынести боль, которую слышала в его голосе. Она прижалась затылком к стене, чувствуя, как слезы потоком хлынули по щекам. Она тихо плакала, боясь его вопросов, боясь своих ответов… Она была слабой. Проклятье, какой же слабой!
– У тебя был ребенок… – произнес Линдсей шепотом, который больше напоминал сдавленное рыдание, и Анаис дала волю слезам, не в силах больше сдерживаться.
Как же легко было сейчас солгать! Ложь никогда еще с такой легкостью не срывалась с языка, как с тех пор, как Линдсей вернулся в ее жизнь. Но Анаис была уже сыта этой ложью по горло. Она устала бояться, что Линдсей все узнает, устала бояться его реакции и отвращения, которое неминуемо последовало бы. Она была подавлена собственной слабостью.
– Скажи мне, Анаис, – взмолился Линдсей, и его взгляд стал метаться по ее телу, тщательно рассматривая каждый дюйм. Анаис не могла больше скрывать правду.
– Черт тебя возьми! – закричал он. – Ты родила ребенка Броутона!
Собственный придушенный крик застрял у Анаис в горле. «Подумай о себе! – кричал внутри падший ангел. – Лги, отрицай все!» По справедливости, это она должна быть в ярости на Линдсея, который бросил ее после того, как лишил невинности. Он изменил ей. Забыл ее. Он заслужил все эти страдания, он должен был знать, что именно его поступки и желания погубили все той окаянной ночью!
Линдсей думал об Анаис как о возлюбленной Броутона, и это обвинение глубоко уязвляло ее. Но разве она оставила ему другой выбор? Ее ложь привела Линдсея к единственному логичному выводу – а что ему еще оставалось?
Теперь Линдсей смотрел на Анаис своими зелеными глазами, в которых отражались слезы, боль и причиненные предательством страдания. И вдруг откуда-то изнутри ее, из самой глубины души появилась женщина, которой она когда-то была – честная, искренняя, открытая. Она потянулась к любимому, взяла его лицо в ладони, провела большими пальцами по его щекам.
– Нет, Линдсей, – прошептала она, и еле слышный голос дрогнул. – Я родила твоего ребенка.
Ошеломленный, Линдсей изучал лицо Анаис, благодаря Бога, что стоит на коленях, иначе не удержался бы на ногах. Комната закружилась перед глазами, он почувствовал, как покачивается от потрясения, а недоверие накрывает его с головой.
Он дышал тяжело, словно долго бежал. Он потерял способность думать, мог лишь снова и снова прокручивать в голове слова Анаис и сомневаться, правильно ли он их услышал. Он был взвинчен до предела.
«Это ребенка Броутона она родила, – так и крутилось в голове. – Разве не с Броутоном она сблизилась после того, как застукала тебя с Ребеккой? Разумеется, это ребенок Броутона…»
Но в сознании тут же возникал другой голос, рассуждавший иначе, все ставивший под сомнение, твердивший: «Это действительно мог быть твой ребенок».
Линдсей мысленно перенесся в прошлое, теперь он явственно видел Анаис, лежащую под ним на стоге сена. Линдсей знал, что это вполне возможно: они в самом деле могли зачать ребенка той ночью – той восхитительной, волшебной ночью в конюшне…