— Я уйду, если ты меня поцелуешь.
— Брем…
— Пожалуйста.
Я не могла говорить.
Если я его поцелую, он уйдет?
У меня не было выбора.
Я жестом попросила его подняться на ступеньку, под козырек, чтобы Чад, вздумай он выглянуть из окна спальни, нас не увидел. Неподвижно замерев с поднятым к нему лицом, я позволила ему себя поцеловать.
Это был глубокий поцелуй — вначале нежный, мне даже показалось, что у него дрожат губы. Но потом он за бедра притянул меня ближе, плотно прижал к себе, не давая вырваться; поцелуй стал более настойчивым и жестким, он засунул язык глубоко в мой рот, положил руку на шею. И вдруг резко отпустил, даже оттолкнул. Мягко, но оттолкнул.
— Благодарю. Позвони. Скажешь, где мы встретимся.
Я открыла дверь заднего крыльца и поспешно вошла в дом.
Брем завел машину. Мощный мотор взревел. Несколько минут двигатель работал вхолостую, но вот автомобиль тронулся, задом вырулил с участка и влился в поток машин на шоссе, оставив за собой шлейф горелой резины.
Вся дрожа, я села за кухонный стол и напрягла слух.
Как там Чад? Спит или нет? Выглядывал из окна? Слышал Брема? Видел его? Господи, прошу тебя, пусть он спит!
Я сидела так больше часа, пока не услышала, как наверху Чад ходит по комнате.
Взвизгнули кроватные пружины. Шаги.
К этому времени опара для хлеба поднялась, тесто под полотенцем ужасно раздулось — гигантский перекошенный гриб из муки и воздуха. Я встала, когда заскрипели ступеньки, сняла полотенце и затолкала тесто обратно. Удивительно, насколько легко сдулся белый шар. Я, как заведенная, продолжала его вымешивать.
Чад вошел в кухню и произнес у меня за спиной:
— Эй, чем тесто-то тебе не угодило?
Я почувствовала, как меня отпускает напряжение. Он ничего не слышал. Меня охватила легкость, внутри разлилось тепло. Он ничего не слышал. Он все проспал. Он ничего не знает.
— Чад… — повернулась я к нему.
— Да, мам? — Он подошел к холодильнику, опять потянулся за пакетом с апельсиновым соком.
— Я тебя люблю, Чад.
— Я тоже тебя люблю, мам.
Он открутил крышечку с пакета.
Достал из буфета стакан, наполнил его, показал мне, словно поднимая тост, и залпом выпил сок.
Как только Чад уехал на «эксплорере» забрать отца с работы, я тут же набрала его номер.
При звуке его голоса — спокойного, размеренного, терпеливого — что-то произошло у меня с горлом, как будто из него вынули кость или кусок колючей проволоки, застрявшие с той минуты, когда Брем укатил на своем красном «тандерберде». Я с трудом выдавила из себя только его имя, но Джон сразу понял:
— Шерри, в чем дело?
— Кое-что произошло.
— С тобой все в порядке? С Чадом?
— Да, да. Брем приезжал.
— Что-о?
— Он приезжал сюда. К нам домой. Чад спал…
— Он к тебе подходил? — Джон замешкался и переспросил: — Он тебя обидел?
— Нет. Хотел поговорить. И еще. Хотел, чтобы я его поцеловала.
— Господи Боже! И что ты? Поцеловала?
— Да. Мне пришлось.
— Шерри, — произнес Джон, раскаляясь. В его голосе появилась резкость — свидетельство того, что терпение на исходе. — Пора кончать с этим делом. Признаю, я тоже поступил не лучшим образом и готов нести за это полную ответственность. Я не врал тебе, когда говорил, что не сержусь. Но игра закончена. Ты должна ему это сказать.
— Я вовсе не хотела, чтобы он приезжал сюда! (Неужели этот скулеж издаю я?) После всего, что было… Да еще при Чаде?
— Не уверен. — От его холодного тона у меня перехватило дыхание.
Я с трудом собралась:
— Ты не уверен? Джон, если бы я хотела, чтобы он сюда явился, стала бы я тебе рассказывать?
Он промолчал. Я снова заговорила, громко, почти переходя на крик:
— Ты меня слышишь, Джон? Сколько раз я должна повторить: я раскаиваюсь, чувствую себя виноватой! Ты ведь не уйдешь от меня? Ты не…
— Да нет. Успокойся, Шерри.
— Успокоиться?
— Да, успокойся. Нет. Я вовсе не думаю, что ты хотела видеть его у нас дома. Но! Если бы ты сказала ему, что я тебе велел, все бы уже было кончено. Он бы не пришел. И уж конечно незачем было разрешать себя целовать. Не уговаривай меня, я не ребенок.
— Джон, ты не представляешь… Ты не знаешь Брема так, как я. — Я сразу пожалела, что ляпнула это.
— Ну разумеется. — Я безошибочно уловила в его тоне нотки сарказма. — Я не знаю его так, как ты, Шерри. Но я знаю мужчин. Они не будут приставать, если их не поощрять. И он не придет, если ты дашь ему знать, что он тебе не нужен. Скажи, что вызовешь копов. Что твой муж его пристрелит, если он опять притащится. Объясни ему это доходчиво. Мне надо идти, Шерри. У меня посетители. Позвони ему прямо сейчас, Шерри. Кончай с этим.
У меня не было ни одного телефона Брема — ни мобильника, ни домашнего. Он никогда не говорил мне, где и с кем живет, например, есть ли у него собака или кошка. Что вообще я знала о Бреме? Я набрала единственный номер, который знала, — номер его кабинета, втайне надеясь не застать его на месте. Но он ответил после первого гудка:
— Брем Смит.
— Это Шерри.
— Да?
— Я звоню, чтобы поговорить, Брем.
— Я сейчас занят.
— Мне позвонить позже?
— Да. Позвони.
— Когда?
— Не знаю. Может, вечером.
— Постараюсь. Это будет…
— Да, я знаю. Тебе интересно, откуда я знаю?
— О чем?
— О твоих планах на ужин?
— О чем ты?
— О ваших гостях к ужину, миссис Сеймор. Я только что видел его в магазине. Слышал, он сегодня идет к тебе на ужин, детка. Похоже, это становится системой, гости к ужину. Не дом, а проходной двор.
— Брем! Ты видел Гарретта?
— Да, миссис Сеймор. Мир тесен. Нельзя ведь трахаться с каждым встречным и думать, что их пути не пересекутся.
— Брем! — Я надолго замолчала. Не могла говорить, казалось, что слова застревают в горле. Потеряла нить разговора.
— Брем, между нами ничего нет и быть не может, — наконец выдавила я. — Ради бога, Брем! Он друг моего сына.
— А вот Гарретт говорит другое. То есть ты действительно выкручивала маленькому паршивцу руки, чтобы выбить правду, а когда он наконец раскололся, выяснилось, что они с твоим Чадом не такие уж кореша. Это ты хочешь, чтобы они дружили. И позвала его на ужин. Правда?