Прекрасная пора — средний возраст! Множество людей в этом возрасте абсолютно здоровы и пребывают в отличной спортивной форме. Буквально накануне она видела на обложке журнала фотографию известной модели — не то Кристи Бринкли, не то Синди Кроуфорд. Надпись под изумительно гладким лицом гласила: «Сексуальна и в шестьдесят».
Конечно, дело не обошлось без грима, но все же… Диане уже сорок, а эта женщина была знаменита красотой, когда та училась в младших классах. Нет, шестьдесят ей ни за что не дашь…
Она бессмертна. Неподвластна времени. Какая смелость!
В возрасте подростков из соседского бассейна она рассуждала иначе. Сорок лет казались ей глубокой старостью. Сорок, шестьдесят, какая разница, если ты уже почти труп, пусть даже перед съемкой тебя наштукатурили. В юности Диана не сомневалась, что знает, что такое бессмертие. Средний возраст не имел к нему никакого отношения.
Что она тогда понимала?
Откуда ей было знать, что настанет день, когда она, глядя на себя в зеркало, ничуть не огорчится при виде «гусиных лапок» вокруг глаз. Нисколько не расстроится, обнаружив на животе следы растяжек, появившихся во время беременности. Улыбнется, поняв, что талия расползлась, а пупок, в котором когда-то красовалось золотое колечко, больше не имеет смысла демонстрировать никому. Разве могла она предположить, что будет радоваться тому, как удачно справляется с первой сединой обыкновенный оттеночный шампунь?
Что бы она подумала, если бы тогда ей сказали, что довольно скоро она превратится в эту вот тетку в зеркале, в тесноватом белом платье, которая выглядит… ну, не больше чем на сорок, конечно… но и не меньше?
Она присмотрелась к себе внимательней и улыбнулась.
Занятий в колледже сегодня нет. И ничто не помешает ей пойти в мастерскую и немного порисовать. Уборкой в гостиной и на кухне она займется потом. А может, улыбнулась она про себя, когда она вернется из студии, все уже будет убрано и даже вымыто?
Они вернули на ночной столик каталог — «Аберкромби и Фитч» — и пошли на кухню.
Кондиционер работал на полную мощность, наполняя квартиру обманчивой прохладой. Снаружи тридцать два градуса. И ни ветерка. Асфальт плавился под ногами, лип к подошвам. У окна, где сотрясался кондиционер, трепетали под холодными струями занавески, словно злобная пурга рвалась на волю.
— Мороженое будешь? — Девочка открыла морозильник, и над замороженными обедами «Свенсон», пакетами со смесью овощей и формочками для льда задрожали облачка пара.
— Конечно.
Из буфета они достали миски и ложки, из морозилки — ведерко с шоколадным мороженым и водрузили все на кухонный стол.
Они поглощали темное лакомство, пока ведерко не опустело, потом открыли пакет сырных чипсов, обнаруженный на холодильнике.
— Диетическую колу?
— Обязательно. Я же на диете.
Обе засмеялись.
После чипсов они приготовили себе бутерброды с холодной говядиной и плавленым сыром, умяли их и поняли, что по-прежнему голодны.
Разогрели банку густой похлебки из моллюсков.
Добавили в нее устричные крекеры.
И закусили еще одним пакетом чипсов, не потрудившись высыпать их на тарелку.
Сколько бы они ни ели, оставались тощими и вечно голодными. Обе свято верили, что так будет всегда.
К тому времени, когда Диана добралась до мастерской над гаражом, подростки из бассейна исчезли.
А жаль, отсюда открывался такой прекрасный обзор. Диана даже испытала некоторое разочарование. Почему бы им не улечься в шезлонгах на лужайке? Она могла бы нарисовать их молодые, влажно блестящие тела. Густые мокрые волосы девушки. Сильное мускулистое тело юноши. Показать бесстыдство и бесшабашность тех редких счастливчиков, чья нагота совершенна.
А ведь она не понаслышке знала, что это значит — иметь безупречное тело, не боящееся никакого, даже самого яркого света.
Однажды, ей тогда было пятнадцать, она обнаженной позировала для фотографа — мужчины лет пятидесяти, с которым познакомилась в магазине. Он заплатил ей шестьдесят долларов за то, чтобы она часок полежала в его квартире на кушетке, которую хозяин задрапировал черным атласом. Дружок Дианы ждал ее. Ждать, правда, пришлось на грязной, вонючей кухне.
Они потратили эти деньги на ужин в стейк-баре, и Диана до сих пор помнила вкус бифштекса на ребрышке, среднепрожаренного, немного с кровью, и салата с кусочками бекона, вареными яйцами и тертым сыром, поданного в охлажденных пиалах.
Бойфренд был старше ее. Ему уже стукнуло девятнадцать. Диана больше никогда не видела, чтобы кто-нибудь ел так жадно, как он в тот вечер, отвлекаясь от жевания только затем, чтобы поиздеваться над старым дураком с камерой.
Фотограф заявил, что продаст снимок в журнал, и Диана чувствовала себя польщенной. Она представила свою фотографию на обложке, напечатанную на лощеной глянцевой бумаге. Наверное, она обойдет все крупные города…
Но Тони, ее дружок, только расхохотался и сказал, что ни один журнал не возьмет эти фотографии, а старикашка делал их для себя, так что сейчас наверняка дрочит, проявляя их в кладовке.
Именно тогда, в ресторане, пока Тони ржал, Диана, глядя на кровавый бифштекс и яркие листья салата с разложенными на них кусочками бекона, впервые почувствовала себя виноватой. Безмозглой дурой. Грязной дурой.
Они заказали десерт. Диана помнит, что он назывался «черный торт» — шоколадное мороженое в темно-коричневой песочной корзинке, посыпанное еще более темным шоколадом. На вкус он оказался сладким, плотным и тягучим, как, наверное, та грязь, из которой Господь Бог слепил первого человека.
Диана достала набор угольных карандашей, вставила в мольберт чистый лист бумаги и начала рисовать тела молодых людей, виденных утром в бассейне, — ей всегда лучше удавались картины, списанные с реальности. Быстрее и легче всего работалось с натуры. Если же она рисовала по памяти или вообще фантазировала, все ее персонажи выходили похожими друг на друга. Не то чтобы у них были одинаковые лица, но в глазах присутствовало что-то общее, независимо от того, кого она рисовала — старика или ребенка. Как будто они смотрели на мир не своими собственными, а выдуманными ею глазами, вернее, не столько выдуманными, сколько глубоко засевшими в ее воображении, неизменно всплывающими перед ее внутренним взором, стоило ей зажмуриться и представить себе человеческие глаза вообще.
Ей хотелось нарисовать юную парочку, но, поскольку та испарилась, Диана выбрала такой ракурс, словно смотрела на задний двор Элсвортов из окна мастерской. Набросала с натуры лужайку с креслами, бассейн, раздвижные двери в патио, после чего напрягла память и изобразила тонкую девичью фигурку, раскинувшуюся в шезлонге. Затем приступила к фигуре юноши, стараясь воспроизвести гибкость его гладкого тела.
Девушка на наброске лежала, небрежно закинув за голову чуть согнутые в локтях руки. Это, насколько помнила Диана по собственному опыту, была поза, максимально подчеркивающая наготу.