— Для женщины быть брошенной — все равно, что умереть, — сказал Медовик.
— А ты-то откуда знаешь?! — Калинов заглянул Медовику в глаз. — Ты кого-нибудь бросал?
— Меня бросали, потому и знаю… А у женщин еще больнее.
— Но ведь я-то не бросал, я только собирался, да и то на время.
— Всяк предает сначала в мыслях.
— Всяк предает сначала в мыслях, — повторил, как эхо, Калинов. Сердце его вдруг сжалось, и он с трудом прошептал: — Кто ты, Медовик?
— Кто-кто! Лось в пальто, да и то — не то. Пошли?
Калинов оглянулся. Они по-прежнему стояли в чистом поле.
— Куда?
— К ней.
— Нет! — воскликнул Калинов неожиданно для себя самого.
— Но ведь ты хотел ее видеть!
— Хотел, но… — Калинов замолк.
Медовик ждал продолжения. А не дождавшись, сказал:
— Пошли!
Калинов опустил голову. А когда поднял, поля вокруг уже не было. Они стояли в огромной пещере. По темным стенам метались отсветы пламени костра. Костер горел в центре пещеры. Вокруг костра сидели люди. Калинов пригляделся и замер, потрясенный.
Они все были здесь. Как четверть века назад. И Клод, и Зяблик, и Флой, и «мисс миллионерша». И все остальные. И выглядели они, как четверть века назад. Только Вита и Джос были сегодняшними.
— Побыстрее! — заторопил Клод. Калинов втиснулся между Флой и Иреной.
— Привет! — сказала Флой. — Именно таким я тебя всегда и хотела видеть.
— Как ты тут очутилась?
— Сон… Только всегда ты мне снился таким, каким я тебя помню. А сегодня почему-то совсем другой. Я не раз видела тебя в выпусках новостей, но ты все равно снился мне мальчиком…
— Тебе часто снится Дримленд?
— Почти каждую ночь. И ты. Ты ведь мне нравился, хоть и подкачал тогда… Ты женат?
— Да. На двоих.
— Блюдешь моду?
— Причем здесь мода?
— Ладно, ладно! — Флой потрепала его по плечу. — Дети?
— Трое. Скоро будет четвертый. А у тебя?
— У меня пятеро. Но я единственная.
Калинов почувствовал, что на него кто-то смотрит, поднял глаза. Смотрела на него Вита. Флой перехватила его взгляд:
— Ты счастлив?
— Не знаю. А ты как? В стриптиз-театрах играла?
Она улыбнулась. Посмотрела строго-внимательно. Как учительница на своего ученика.
— Пока не вышла замуж. — Она снова взглянула на Виту. — Странно! Что здесь делает эта дама? Я ее не помню. С какой стати она в моем сне? — Она перевела глаза на Калинова. — Ты ее знаешь?
— Да, это моя жена. Первая. Флой закусила губу:
— Так, может, это твой сон?
— Вряд ли… Скорее это ее сон.
— Вот как! — Флой нахмурилась. — Но я не хочу быть во сне у незнакомой женщины.
— Она тебе знакома. Это Вита. Помнишь?
— А-а-а… Та рыженькая серая мышка? Выходит, она тебя все-таки окрутила?
— Попрошу потише, рубильники! — сказал Клод. — Начинаем.
Все уставились в костер. Калинов смотрел на Виту. Флой с раздражением прошептала:
— Какой смысл?.. Если это ее сон, то и победить должен ее дэй-дрим.
Калинов встал и, пристально глядя на Виту, спросил:
— Может, не стоит?
Молодые люди превратились в восковые фигуры. Джос и Медовик переглянулись и удалились от костра, растворились в полутьме.
— Зачем ты меня мучаешь? — спросил Калинов. Вита удивилась, потом, глядя на потрескивающие сучья, спросила тихо:
— Разве я тебя мучаю?
— Зачем ты меня здесь держишь?
— Разве я тебя сюда звала? Ты пришел сам.
— Но я пришел за тобой.
— Вот как? — Взгляд зеленых глаз пронзил его насквозь. — Разве я тебе нужна?
«Ты мне нужна», — хотел сказать Калинов. И не смог: зеленые глаза выворачивали душу наизнанку. И только когда Вита отвернулась, он сумел выпалить:
— Конечно, нужна! И мне, и Марине, и детям. Она снова посмотрела на него, но на этот раз глаза ее были какими-то мутными, словно подернутыми дымкой.
— Да, Марине и детям я нужна. Тебе — вряд ли. — Она оглянулась по сторонам, словно кого-то искала. — Я думаю, его самое время выпускать. Больше ему здесь делать нечего.
Из полутьмы вывернулись Джос и Медовик, снова устроились в кругу. Зашевелились и остальные. Загомонили, подняли головы, равнодушными глазами поглядели на Калинова. В них не было ненависти, но не было и любви. И потому Калинов не удивился, когда вокруг начал сгущаться такой забытый и такой знакомый серый туман.
И тут мысли Калинова рванулись вперед. Они стремительно заскользили по прошлому, настоящему, будущему… И будущее без Виты было странным, незаконченным, начиненным виной и бесчестьем. И были там обида и ненависть детей, насмешки знакомых, презрение Марины. И сам он был там какой-то ненормальный — то ли без головы, то ли без сердца, то ли без чувств… А может, и без самой жизни. В любом случае ничего хорошего его в таком будущем не ждало.
А мысль скользила дальше. И наконец открылась бездна, в которой не было ничего — ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. И вот тут-то жизни он не видел абсолютно точно. Бездна была такова, что в ней исчезала не только его жизнь. Вместе с ним туда проваливалась и Земля, и Солнце, и все Внеземелье. В бездне не было ничего, даже вакуума, и Калинов оторопел.
Это не смерть, понял он, потому что смерть — продолжение жизни, только другими путями. Это не смерть, понял он, это полное исчезновение жизни, и помешать процессу не могут ни Сути, ни Суперсути, ни те, кто еще выше, кто не имеет даже названия. Но для жителей Земли это будет просто гибель. И все они, эти двадцать миллиардов душ, смотрели на него сейчас как на предателя, сквозь серый туман нуль-пространства, сквозь вибрирующие поля джамп-генераторов, сквозь душу самого Калинова. И он понял, что Дримленд — не убежище несчастных подростков, Дримленд — это мечты, надежды и любовь всех жителей Земли, в силу определенных причин не реализованные, не достигнутые, не прочувствованные. Потому что человек слаб, и журавлю в небе большинство предпочитает синицу в руках, и нет нужды осуждать их за это, ибо в слабости такой сила человечества, в слабости такой — пространство для развития, и пока не достигнут идеал, есть к чему стремиться и рано уходить…
— Мне рано уходить, — произнес вслух Калинов.
И серый туман рассеялся, превратился в полутьму. Калинов снова был в той же пещере, только не было тут теперь музея восковых фигур. Не было и живых товарищей. Как не было и Виты. У костра сидели Джос и Медовик, смотрели в огонь, разговаривали. Калинова они не видели: полутьма у стены прекрасно маскировала его. Калинов осторожно сел на землю и стал слушать.