– Вторая, – негромко сказал он. – Правда, она еще слишком молода. Первая погибла на Кассандане, когда я единственный раз промахнулся по десантирующемуся эшелону, – и всадил нож в поросячий бок.
Ланкастер покачал головой.
– Я часто думаю, насколько странно то, что мы совершенно не изменились, – произнес он, усаживаясь за стол.
– Что вы имеете в виду, милорд?
– Ну, смотрите: мы с вами сидим на планете, удаленной от нашей забытой прародины на десятки световых лет, вокруг нас – мощнейшая техника, способная уничтожить миллионы людей в считанные доли секунды. Уже тысячу лет мы бродим по космосу, становясь то умнее, то, наоборот, глупее на целые столетия – и вот мы с вами сидим здесь, в тени этих чудных, хотя и абсолютно чужих деревьев и, смешно сказать, жарим родного нашего поросенка. Как тысячи, десятки тысяч лет назад! Даже одеты мы с вами в такую же свиную кожу, как и тогда…
– Только бластер у вас на поясе не соответствует, – вдруг улыбнулся подполковник Декстер. – И коннектер на шее – тоже не из пепла тысячелетий.
– Бесспорно! Но внутри мы остались такими же. На кой черт носить пластик, если можно иметь одежду из натуральных материалов. Зачем гонять небезопасный антиграв, требующий волнового реактора, когда можно ездить на колесах с банальной фузионной турбиной, хоть и используется она уже лет восемьсот? Мы идем от простого к сложному, на этом построена вся наша цивилизация, но на первом месте все равно – всего лишь целесообразность, позволяющая нам ощущать полноту жизни без ненужных трат энергии. Ведь и предки наши, собираясь жарить дракона, не думали зажигать для этого лес.
– Динозавра, – машинально поправил Томор. – Хотя, кажется, ящеры вымерли раньше. А может, и нет. Кто сейчас знает? А изменения… знаете, я думаю, что тысячу лет назад наши предки никак не думали, что и мы, их далекие потомки, будем все так же воевать – даже, пожалуй, более жестоко и исступленно, чем они, убивавшие друг друга.
– Они не имели представления о законах конкуренции, – невесело улыбнулся Ланкастер. – А если и догадывались, то стремились их идеализировать. Вселенная казалась им величественной – но они не думали даже, насколько она ужасна. Мы сами, бродяги и авантюристы, столетиями бороздящие космос, долго надеялись, что вокруг нас действуют законы, изобретенные тысячи лет назад на маленькой голубой планетке! Но увы, оказалось, что слово «гуманность» действительно является всего лишь синонимом слова «человечность». Мы могли быть человечны – другим же, живущим по своим законам, само это понятие было чуждо. Войны с негуманоидами немного научили нас жизни, и все же мы до последнего верили, что те, кто похож на нас, те, кто способен нас понять, могут быть столь же человечны, как и мы. Дурацкая иллюзия!..
Полковник налил Виктору стакан белого, затем неторопливо выложил на его тарелку порцию салата и вдруг тяжело вздохнул. Ланкастер удивленно двинул бровями.
– Я вспомнил кое-что, – Томор поднял бокал. – Очень похожие вещи говорил мне один парень, с которым я познакомился во время своей госпитальной эпопеи на Кассандане. Мне, видите ли, здорово не повезло в одном деле, и в итоге я почти полгода странствовал по госпиталям. Ну, вот… на Кассандане я разговорился с одним офицером ССС, проходившим там реабилитацию после какого-то странного эпизода. Умный был парень – и его рассуждения поразительно походили на ваши. Он тоже считал, что нам, Человечеству, давно пора отказаться от сопливости и крушить любых врагов, хоть даже если они принадлежат к нашей же расе.
– Вот как? – заинтересовался Ланкастер. – Гм… откуда, говорите, был этот парень? Аналитик ССС? А из какой службы, не помните?
– Если я правильно его понял, он был в каком-то засекреченном диверсионном подразделении, где и получил свое. Что-то они делали на Окраине – что именно, он, конечно, не рассказывал.
Ланкастер не донес свой стакан до рта.
– Полевой офицер ССС?! Вы не ошиблись, полковник? В Сообществе нет полевых офицеров, там только клерки и агенты, но уж никакие не диверсанты! Если им нужна, как сами они говорят, «грубая сила», то используются спецкоманды Десанта, или флотские «синие львы».
– Нет-нет, генерал, я прекрасно все помню, он был именно из ССС – я и сам немного удивился. Что-то они там делали на Окраине, что-то совсем секретное, о таком маме не рассказывают.
Ланкастер глотнул, – и на секунду ему показалось, что легкое вино обожгло горло. Немыслимо. Он сразу вспомнил относительно недавний разговор с сенатором Сомовым, его смех по поводу недогадливости генералов… значит, некий Генри Шер, в ту пору всего лишь начальник отдела, самостоятельно создал подразделение, способное вычислить и захватить живьем одного, а скорее всего, нескольких «воспитателей» – задача сама по себе невероятно сложная, для этого нужны специально подготовленные люди, а откуда их взять, соблюдая при этом такой режим секретности, что об операции не узнал решительно никто, кроме крайне узкого круга «молодых псов». Да как, черт его подери? «Мастерфокс» формировали и тренировали в условиях полного «вакуума», и то слухи о нем расползлись во все стороны. Значит, Шер – или кто-то еще, – смог не только установить беспрецедентный режим, но и добраться до старинных методик «легионов рыжих лис», по которым готовили его легион. Если это и впрямь так, значит, верны давние слухи о таинственных «черных фондах» и рассуждения о том, что ССС много лет служит не Конфедерации, а самому себе, превратившись в загадочный орден с непонятными целями и стремлениями!
– На Окраине происходило много такого, о чем не очень-то расскажешь. Кое-где Флот строил ложные базы – но потом опять-таки говорили, что это пока они ложные, а вот после войны… для чего, спрашивается? Некоторые операции Флота в удаленных от старых метрополий районах выглядели совершенно дикими и бессмысленными, поэтому о них стараются не говорить даже сейчас: публике трудновато объяснить суть отвлекающих маневров, которые обернулись большими победами за десятки световых лет. У нас, ведь, сами понимаете – люди, видевшие войну с уровня капитана или майора, уже ринулись писать ее историю в подробностях и с картинками. А кому охота читать потом, что честно заработанные тобой медали получены, оказывается, за бессмысленные и идиотские сражения? Так что пока лучше действительно помолчать. Пройдет время, улягутся страсти, диссертанты выкопают миллионы мемуаров, которые, как вы понимаете, сейчас пишутся со всех ног, и история сама рассудит, что было правильно, а что нет. Тогда, возможно, кто-нибудь защитится и по моему несчастному легиону, который барахтался в жутком дерьмище, а получил в итоге «общественное порицание». Годы, они рассудят, Антал. И может быть, ваши промахи и ошибки не будут казаться историкам такими ужасными, как сейчас он кажутся вам. Просто… как бы это поточнее сформулировать… уйдет личное. Профессия историка требует хладнокровия, вы согласны? А уж когда дело дойдет до этой, н а ш е й с в а м и войны, беспристрастность потребуется юным диссертантам в полной мере, ибо нагадили мы, если честно, порядочно.
– Вы очень хорошо сказали, милорд, – нашей с вами. Да, она навсегда останется нашей войной, нашей и ничьей иной. Сколько поколений людей прожили свои жизни – хорошо ли, плохо ли, неважно – ни разу не увидев врага в прицеле? А нас встряхнуло и перемешало. И внуки выживших… они будут помнить.