— Не могу уснуть, — шепнула девушка. — Сон вьется где-то, как мотылек над свечой, но не хочет спуститься… Развлеки меня, светлорожденный!
— Чем, моя госпожа? — спросил Дженнак. — Сказками или… — Руки его потянулись к девушке.
— «Или» будет потом, — со спокойной уверенностью заявила она. — Когда я захочу и когда Арсолан подскажет, что пришло время. А сейчас… — Чолла подняла глаза к небу, затем опустила взгляд, всматриваясь в притихший корабль, и покачала головой: — Нет, сказок мне не нужно! Сказки как радуга над ручьем, сбегающим со скалы. Приходит вечер, радуга гаснет, а вода и камень остаются. Расскажи мне о камне и воде, расскажи о «Тофале».
Кивнув, Дженнак негромко заговорил. После долгих дней, проведенных в океане, после бесед с О’Каймором и старым Челери корабль был знаком ему, как собственный хоган. Он называл числа, размеры и имена; что где находится и для чего служит, какие люди стоят у рулей и у метательных машин, кто поднимается на мачты, а кто дежурит у штормовых балансиров, кому положено готовить еду, а кому — глядеть вперед сквозь Око Паннар-Са, делающее далекое близким.
«Тофал» был огромным кораблем, и, как на всех кейтабских боевых судах, здесь поддерживался строгий порядок и во всем ощущалась железная рука О’Каймора. Каждый, начиная с тидама и кончая последним стрелком, знал свое место и свое назначение в бурю и в штиль, в битве и в мирном плавании. О’Каймор, Торо и Челери являлись кормчими, Мастерами Ветров и Течений, дежурившими посменно, с утра до дневной трапезы, с дневной трапезы до вечерней зари и ночью. У каждого была своя команда — трое рулевых, наблюдатели и сигнальщики с раковинами и барабанами, «чайки», работавшие на высоте с парусами, и крепкие парни, которым полагалось спускать на воду и втягивать обратно штормовые балансиры. Команда Челери считалась самой лучшей — как и сам он был лучшим и опытнейшим из трех навигаторов; люди его звались «предвестниками», по имени птиц с огромными длинными крыльями, что метались над морем, предвещая шторм.
Около половины экипажа, не столь искусная в морском деле, была занята приготовлением пищи и поддержанием чистоты; эти парни таскали воду и мыли палубы, чинили снасти, плели канаты и, под руководством Челери, отправляли за борт отбросы. Но вся эта работа являлась не основным их занятием, а всего лишь трудами мирного времени. Главным же предназначением был бой! Тридцать человек составляли абордажную команду, возглавляемую Хомдой-северянином, восемь — по двое — метали огонь из катапульт, и еще тридцать, вооруженных самострелами, относились к числу стрелков, чье место было на реях, носовом помосте и у атакующего борта. Все эти люди делились на десятки и пятерки, и каждый маленький отряд имел своего предводителя, столь же опытного и свирепого, как таркол-ветеран в одиссарском войске; все они были отлично вышколены и умели драться на зыбкой корабельной палубе, стрелять с рей и перебираться на вражеское судно по сходням и канатам. И всех их, и воинов, и мореходов, Дженнак знал уже по именам и мог перечислить их умения и заслуги — даже шрамы на их телах и число перламутровых пластин в ожерельях, отмечавших убитых врагов. Судя по их количеству, экипаж «Тофала» был укомплектован отъявленными злодеями, переправившими в Чак Мооль население целого городка. Но с Дженнаком они держались с неизменной почтительностью.
Когда рассказ его завершился, Чолла слабо вздохнула и бросила взгляд на озаренную лунным светом палубу корабля, будто видела ее впервые; глаза ее потемнели, словно изумрудное сияние сменил блеск черного обсидиана.
— Кормчие, рулевые, стрелки, воины и те, кто распускает паруса… — Она перечисляла, касаясь тонких пальцев. — А гребцы? Где гребцы? Я думала, что на кейтабских драммарах всегда есть весла, как на больших плотах, что ходят из Лимучати в Юкату.
Дженнак объяснил, что на «Тофале» и других судах есть лодки, а весел нет. Океан не Внутреннее море, и чтобы пересечь его, нужны не весла, а прочный корпус и большие паруса. Весла полезны в бою; на веслах можно догнать чужой корабль, обойти его или сойтись борт о борт, но «Тофал» строился не для погонь и грабежа. Он должен был доставить свой хрупкий человеческий груз в другую половину мира и возвратиться обратно; и потому был он прочен и надежен, как дубовый сундук, пущенный по бурным океанским водам. И люди, плывшие на нем, не являлись торговыми партнерами либо пиратской дружиной, где каждому положена доля добытого или награбленного; в этом походе все они были подданными — мореходами и воинами властителя Ро’Кавары и двух Великих Очагов.
Девушка слушала, кивая черноволосой головкой; ее локоны, отливавшие в лунных лучах серебром, змеились вдоль плеч, ласкали груди, притягивая взор Дженнака. Он откашлялся, обнял гибкую талию Чоллы и произнес хриплым голосом:
— Ты довольна, тари? Рассказ мой, думаю, был не из тех, что ты привыкла слушать в Инкале, но тут… — Он махнул свободной рукой, обозначив разом и небо, и море, и палубу притихшего «Тофала», — тут не одиссарский дворец и не Покои Кецаля.
На лице Чоллы мелькнула раздраженная гримаска, но она лишь плотнее прижалась к Дженнаку; видно, понравились ей не его слова, а прикосновения.
— Что ты знаешь о Покоях Кецаля, светлорожденный! Это ведь титул, только титул, и не из самых почетных — тот, что даруется четырнадцатой дочери сагамора. А я хочу стать настоящим кецалем! Хочу властвовать над землями и людьми, над вождями и воинами, покорными моей воле. Хочу стоять на циновке власти, а не валяться перед ней на коленях, в позе преступивших закон! Хочу… — Она задохнулась и вдруг, понизив голос, произнесла: — Когда мы будем править в Одиссаре…
Дженнак резко выпрямился и отдернул руку:
— Когда я буду править, госпожа!
Он еще чувствовал под пальцами тонкий шелк одеяния Чоллы и восхитительную упругость ее тела, но девушки рядом с ним уже не было. Растаял и запах жасмина; лишь насмешливый голос прозвенел за спиной серебряным гонгом:
— Если будешь править, мой вождь!
Он спустился на палубу и долго стоял там, размышляя над ее словами и всматриваясь то в мертвое чело Вианны с капелькой крови в углу рта, то в гигантский лик Фарассы, увенчанный белыми перьями и висевший перед ним на фоне ночного неба. Он еще не начал править, но уже ощутил потери и опасности власти: Виа ушла, а его самого пытались убить, отправив в Чак Мооль в дыме и грохоте проклятого атлийского зелья. Хочу властвовать над землями и людьми! — сказала Чолла. Но власть не игрушка, которую можно доверить женщине, размышлял Дженнак; власть не зеркало, в котором станет она любоваться своим опереньем кецаля. Власть — ответственность; власть — великий труд и великая несвобода… Неволя!
А кецаль, как ведомо всем, в неволе не живет.
* * *
— Сегодня утром ты трапезовал с нами, мой господин, — с упреком произнес Чоч-Сидри.
— Трапезовал, — подтвердил Дженнак, и то была истинная правда. Сегодня гонг на балконе Чоллы остался молчаливым и обычного своего приглашения не пропел. А значит, не довелось сегодня одиссарскому наследнику отведать арсоланских яств. Не довелось! Ни пышных лепешек, ни орехов в меду, ни тыквы под сладким соусом, ни взбитых с какао яичных белков, ни ароматного обжигающего напитка…