— Это верно, — заметил Грхаб, подбрасывая стальное острие. — Дельный совет!
Чоч-Сидри сунулся в книгу и тоже подтвердил:
— Верно! Здесь сказано: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее. Хомда узрел! Ибо дальше говорится: речи победителя вдвое слаще речей побежденного.
Дикарь, довольный похвалой, расплылся в жутковатой улыбке.
— Так кого же мне победить? — с наигранной озабоченностью произнес Дженнак. — Одна вода кругом… Прыгнуть за борт и сразиться с акулой? И поднести ее челюсть госпоже? Чтобы украсила ею Покой Кецаля?
— Хо! Акула! Не добыча для воин! Добыча для воин — человек! Много человек, много голов! — Но тут, заметив, что миролюбивый жрец хмурится, Хомда торопливо прибавил: — Еще добыча — дух! Злой дух, не тот хитрый, что родить тебя, не тот жаркий, что родить твой женщина, а тот, что поднимать буря, мешать плыть, топить пирога. Твой убить его!
— Про Паннар-Са он, что ли, толкует? — промелькнуло у Дженнака в голове, но Грхаб перебил мысль, рявкнув:
— Хардар! А вот это не дело! Не дело связываться с духами! Они и впрямь печень съедят и сердце вырвут! Ты, бычий помет, — палец сеннамита уперся в грудь Хомды, — на что балама подбиваешь? Ты видел духов? Настоящих? Таких, как Хардар?
— Мой видеть! Мой однажды…
Они заспорили, однако негромко, соблюдая приличия. Дженнак усмехнулся, покачал головой и бросил взгляд на Сидри, который бережно перекладывал светло-зеленые листы, испещренные знаками цвета изумруда. Книга Повседневного, Притчи Тайонела… Есть там и такая: у каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба… Не о Вианне ли сказано? Или о нем? Сердце Дженнака сжалось.
— Была у меня девушка, — вдруг произнес он, склонившись к уху Чоч-Сидри. — Девушка, чьи волосы черны, как крыло ворона, чьи глаза сияли нежностью, шея казалась стройнее пальмы, а груди — прекраснее чаш из розовых раковин… Что перед ней эта тари, арсоланка? Ничто! Была у меня девушка… И нет! Отняли… Скажи, почему?
Сидри глядел на него с сочувствием; лицо жреца будто бы разом постарело, зрачки расширились, поблекли, и цвет листов Тайонела отразился в них, как в живом зеркале. Прошло два или три вздоха, и он пробормотал, касаясь пальцами зеленых строк:
— Здесь говорится: все на свете имеет свою цену, и за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности. Ты не согласен с Тайонелом?
— Согласен. Пусть так! Но здесь еще сказано: за любовь платят любовью. И я готов платить. Только за что? Есть любовь, и есть властолюбие, и различаются они так же, как воля и неволя. Как живой керравао и тот, которого поджаривают на вертеле!
Чоч-Сидри долго молчал, а потом, опустив взгляд, промолвил:
— Она молода, мой господин. Будь снисходителен!
— Вия, моя чакчан, была еще моложе, — ответил Дженнак и отвернулся.
* * *
Он был мрачен весь день, спал плохо, и лишь следущим утром, после игры в фасит и беседы с О’Каймором, грустные мысли покинули его.
Тидам, вероятно, подметил эту мрачность и постарался помочь давно испытанным способом: велел растолкать Челери, еще не проспавшегося с ночи, и приказал тому рассказывать истории, да позанимательней. Старый кормчий не имел ничего против: как многие мореходы, он отличался словоохотливостью, и воспоминания о былом, о кораблях, пущенных на дно, о награбленном, проданном и купленном, доставляли ему не меньшее удовольствие, чем слушателям.
Итак, он принялся рассказывать Дженнаку о Море, Заросшем Травой, о Сагрилла-ар’Пеход, куда однажды занесло его корабль и откуда он выбрался самым невероятным образом, загарпунив морского змея. Эта тварь тащила судно от восхода до заката, ибо плыть на веслах или под парусом не представлялось никакой возможности — бурая трава делала воду похожей на густую похлебку, а едкие испарения лишали гребцов силы. Но тут подвернулся змей, и Челери — в те годы еще молодой и отчаянный, не заслуживший жезла навигатора, — метнул в него трезубец, который застрял у самого спинного гребня. Змею трезубец был что укус москита, но бурые водоросли ему совсем не нравились, и он ринулся на восток — даже не разобрав, что тянет за собой драммар, подобно быку, везущему колесницу. И к вечеру он вытащил судно со всей командой в восемьдесят человек и битком набитыми трюмами. Вытащил в чистые воды, а потом…
Тут Челери приступил к описанию, какой величины был морской змей, и рук у него явно не хватало, чтоб обозначить хотя бы клыки и пасть. А потому О’Каймор приказал подать лучшего вина из Ро’Кавары из личных своих запасов. Это помогло, добавив языку Челери красноречия, а рукам — нужной длины, и Дженнак вскоре сумел представить невероятные размеры морского чудища, которые возрастали с каждой опрокинутой чашей, пока змей не протянулся от Острова Туманных Скал до южных берегов Ринкаса.
Забавный вид был у Челери, когда он, привстав на носках, вытягивался вверх, чтоб показать размеры змеиной глотки, или изображал, размахивая резным жезлом навигатора, как рубит привязанный к трезубцу канат! Кое в чем старый разбойник отличался от прочих кейтайбцев — лицо у него было не столь широким, глаза скорее узкими, чем круглыми, а нос на удивление большим и слегка обвисшим. На левой ступне у Челери не хватало трех пальцев, он слегка прихрамывал, но двигался с удивительной ловкостью, а по канату взбирался быстрей молодых; чувствовалось, что пройдет еще немалое время, пока ему понадобится лестница. Дженнаку он напоминал не сову и не жабу, как О’Каймор и прочие кейтабцы, а хищного ястреба преклонных лет, переловившего за свою жизнь тысячи мышей и кроликов. Он и сейчас мог распустить когти и вцепиться в добычу — да так, что не оторвешь! Но за чашей вина хромой кормчий был вполне приятным собеседником — если не считать, что разило от него чесноком и соленой рыбой.
Наконец Челери разделался со змеем и начал рассказывать другую историю- как дрался он в море с тремя купеческими судами, то ли атлийскими, то ли ренигскими, взял хорошую добычу и двадцать пять пленников, богатых купцов, обещавших выкуп; как отправился он к себе на Пайэрт (а был он родом с Пайэрта, чем и объяснялась его необычная внешность), но тут грянула такая буря, что руль треснул, а парус унесло вместе с мачтой — и приземлился он, вероятно, где-нибудь по ту сторону Перешейка. Пришлось идти в шторм на веслах, чтоб держать корабль против волны, но вскоре гребцам стало невмоготу и начали они падать один за другим под скамьи от утомления и жажды. Словом, прямая дорога в Чак Мооль! И не такая уж прямая, ибо у каждого на судне имелось столько грехов, что, очищаясь от них, пришлось бы прогуляться и по раскаленным углям, и по болотам с кайманами, и по долинам с кактусом тоаче. И вот тогда…
— Погоди, — прервал рассказчика Дженнак. — Если гребцы твои свалились со скамей, что же ты не посадил на них пленных?
Хищная физиономия Челери скривилась; он будто бы пытался сдержать ухмылку, оскорбительную для светлорожденного вождя. Но хоть и сдержал, на лице его было написано: что ты, сухопутный червь, понимаешь в морских обычаях! Черепаха под седалищем Сеннама — и та знает больше!