– Сию минуту. – Официант исчез в сизом дыму и шуме, угол рта Алексея дернулся, брови Сорокового поползли вверх. Марина повернулась к канавщику и потребовала:
– Налейте мне, – и показала на ведерко с бутылкой из темнозеленого стекла.
Зезюлин послушно выполнил ее распоряжение и запихнул пустую бутылку под стол. Пичугина схватила свой бокал и грохнула его днищем по столу. Канавщик посмотрел на многостаночницу, отобрал у нее посуду и повернулся к Марине.
– Вы в Москве живете, барышня? – начал он светскую беседу.
– Да, – Марина кивнула в ответ, сделала большой глоток шампанского и обернулась. Позади только колонна, из-за нее слышатся крики, за соседним столиком пьянка в полном разгаре. А справа – она прищурилась и попыталась разглядеть хоть что-то сквозь сизую завесу, но пришлось отвернуться. Не видно даже рояля, в том углу темно и безлюдно.
– А где – в Москве? – не отставал Зезюлин. Он вместе со стулом подвинулся к Марине, расстегнул пиджак и подбоченился.
– А что? Вы хотите зайти ко мне в гости? – спросила Марина, рассматривая замечательные брови канавщика вблизи. «И как они ему не мешают?» – крутилась в голове глупая мысль, Марина опустила голову и прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Позади раздался звук еще одного отодвигаемого стула, Марина обернулась и отшатнулась к колонне. Сатыбаев выспался и теперь желал принять участие в беседе. Марина взяла из вазы красное яблоко и принялась грызть его.
– Нет, что вы, – замотал головой канавщик, – какие гости, когда работы по горло. Лучше вы к нам приезжайте, на торфоразработки. И ты приезжай, – кивнул он грузчику, – и ты.
Это уже относилось к Пичугиной. До этого она уныло ковыряла вилкой в своей тарелке, подперев голову свободной рукой. Услышав приглашение, Груня встряхнулась, отложила вилку и уставилась на осоловевшего Зезюлина. Тот промямлил что-то и вылез из-за стола.
– В Шатуру? Приеду, обязательно приеду, недельки через две только, раньше не получится! И Дуську с собой возьму, ну, Дуську Битюгову, подругу мою! – кричала она вслед канавщику. Тот мигом пропал в дымной толпе, Марина поставила пустой фужер на стол и прикрыла глаза. Что-то долго они там курят, странно. Перед глазами появилась картинка: сцена у окна в универмаге, длинноволосая нахалка с папиросой в пальцах, ее смех и манерная поза. «Пойду пройдусь», – решила Марина и бросила яблочный огрызок на тарелку.
– Платье у вас какое красивое. Дорогое, наверное. Из комиссионки? – таким голосом могла говорить получившая дар речи гадюка. Вернее, не говорить – шипеть. На большее Пичугина сейчас была неспособна, даже эти слова дались ей с большим трудом.
– Что? А, да, из комиссионки. И туфли тоже, – Марина развернулась на стуле и продемонстрировала Груне свои открытые «лодочки». – В ЦУМе, здесь недалеко, через дорогу.
Пичугина оказалась крепкой женщиной, удар перенесла стойко, только поставила на пол свою кошелку, перегнулась через стол и проговорила, в упор глядя на Марину:
– Конечно, куда нам, простым рабочим до вас, корреспондентов… – последовавший спазм не позволил ей продолжить речь.
«Каких еще корреспондентов?» – Марина еле успела прикусить язык. Где оно, это удостоверение, интересно? Вдруг тоже в самолете осталось, надо посмотреть. Она потянулась к карману сумочки, когда над головой прозвучало:
– Ваш заказ.
Пустые тарелки исчезли, перед Мариной стояло блюдо с суфле, а официант уже расставил на столе горячее и тянулся за пустым ведерком из-подо льда.
– Подождите, – остановила его Марина, – не надо шампанского. Принесите лучше водки и поросенка.
– Какого поросенка? – не понял официант. Он уставился на Марину и вытянул голову на тощей, едва прикрытой воротником белой куртки шее.
– Обычного жареного поросенка. У вас есть в меню, я видела, – заявила Марина.
– Да, имеется. Но вам придется ждать…
– А мы и не торопимся, – отрезала она и обернулась на голоса: к столику возвращались Алексей со сталеваром, следом тащился канавщик. Он что-то говорил им, сталевар обернулся и на него налетел один из гостей – молодой человек в расстегнутой белой рубашке брел куда-то, держа по стакану в каждой руке. Перепалка затихла так же быстро, как и началась, нетрезвого юношу утащили за ближайший столик, а Сорокового Алексей довел до места под руку. Канавщик плюхнулся на свой стул и потянулся к тарелке, Пичугина выпрямилась и принялась за котлету с картошкой.
– Ну, и где твое шампанское? – Алексей с деланным вниманием осмотрел стол и повернулся к Марине.
– Я передумала, – созналась она, – не хочу больше шампанского. И не дожидаясь следующего вопроса, сказала тихо, так тихо, что Алексею пришлось наклониться к ней. Его волосы были очень близко, они упали на лоб, и Марина снова увидела тонкий белый шрам на виске летчика. А рядом еще один, едва заметный. – Я передумала, чтобы не пить одной. Ты же пьешь водку?
– Да, – растерянно кивнул он, – пью. Иногда. Но если тебе так хочется… – Договорить он не успел: из дальнего темного угла зала раздались звуки трубы, грохнули ударные. Марина вздрогнула, Алексей выпрямился рывком и обернулся. Темный закуток осветился разноцветными огнями, и Марина увидела, как из скрытой за выступом стены дверцы на импровизированную сцену к роялю выходят музыканты. Джаз построился перед белым инструментом, сыграл короткое знакомое вступление, мигом потонувшее в восторженных криках и воплях. Затем строй разошелся в стороны, и оказалось, что за клавишами рояля сидит человек в голубом костюме. Понять, что происходит, Марина не успела – ей пришлось вскочить вместе со всеми, но это не помогло. Зато ясность внесла Груня – она скакала, опираясь ладонями на спинку стула и визжала не своим голосом:
– Утесов, это же Утесов! Ой, мамочки, Дуська не поверит, что я живого Утесова видела! – Пичугина обернулась на мгновение, и Марина увидела, что лицо многостаночницы мокрое от слез. Грузчик с Турксиба топтался рядом с Алексеем и искренне старался понять, что происходит.
– Ваш заказ, – официант материализовался прямо из колонны, поставил на стол графин с водкой, схватил две пустые тарелки и сразу исчез. «Интересно, увижу ли я сегодня поросенка?» – подумала Марина, но тут же забыла о нем. К черту все, когда сейчас будет петь живой Утесов! А тот уже раскланивался на все стороны, причем самый глубокий поклон достался товарищам у окна под фикусом. Но большая часть зала на эту мелочь внимания не обратила, Марина слышала, как стахановцы выражают свое восхищение, выкрикивают комплименты в адрес маэстро, названия его песен и даже признания в любви. Утесов прижал обе руки к груди, поклонился еще раз и подошел к инструменту.
– Сердце, тебе не хочется покоя… – раздалось со «сцены», и толпа умолкла, все расселись по местам. Груня помаячила еще немного в проходе, но на нее зашикали, и многостаночница вернулась за столик.
– Как хорошо на свете жить! – голос с противоположной стороны зала легко перекрывал общий гул и достигал самых дальних его уголков.