Проигрыш закончился, и на этот раз она успела первой, сама вцепилась в руку маэстро и, покачиваясь, как березка под ветром, в одиночку пропела второй куплет, в точности повторявший первый. Но аудитории на это было наплевать, она пела вместе с дуэтом, и Марине показалось, что в толпе она видит Алексея. Но толком рассмотреть ничего не успела, Утесов рывком развернул ее к себе, обнял за талию и закружил по сцене. Марина едва успела свободной рукой подхватить юбку, еще немного, и ее бы постигла судьба брошенного в примерочной ЦУМа платья в мелкий цветочек. Неловкое движение вызвало у зрителей бурю эмоций, кто-то орал, кто-то хлопал, кто-то свистел. А ответственные товарищи за отдельным столиком перестали жевать и уставились на сцену. Накидка летала над плечами в такт движениям, волосы давно растрепались, и Марина не видела ничего, кроме мелькания огней люстры и светильников на стенах. Пол словно сам кружился под ногами, и, к счастью, оказался ровным, а партнер – внимательным и бдительным. Он остановился, дождался, когда Марина упадет ему в объятия, и, глядя на нее, запел последний куплет.
– У самовара я и моя Маша, вприкуску чай пить будем до утра! – пропели они, глядя друг на друга.
Наконец музыка оборвалась, пианист последний раз ударил по клавишам, взмахнул руками и отшатнулся назад. Впрочем, заключительных аккордов все равно никто не слышал, к сцене со всех концов зала бежали стахановцы, а спокойные ребятки в одинаковых светлых костюмах повскакали с мест. Но жизнь товарищей наркомов была в полной безопасности, они никого не интересовали, поклонники и поклонницы маэстро пробегали мимо. Утесов, крепко держа Марину за руку, подвел ее к краю сцены. И они долго раскланивались перед восторженной аудиторией. Уйти было невозможно, ее бы просто не отпустили. Марина приподнималась на цыпочки и пыталась высмотреть в толпе Алексея. Но видела только пьяные радостные лица и качавшую ветками пальму, а рядом с ней было пусто.
– Надо спеть еще что-нибудь, – перекрывая шум, прокричал Марине на ухо Утесов, – хотя бы одну песню! Или нам будет плохо!
Последние слова, ясное дело, были шуткой. Марина обернулась – весь джаз в полном составе выстроился позади нее и, казалось, только и ждал команды.
– Ну? Что же вы стоите? – торопил ее Утесов. – Теперь ваша очередь выбирать.
Он рывком уронил голову себе на грудь, демонстрируя свою полную покорность. Музыканты тоже притихли и молча смотрели на Марину, зато публика вновь проявляла нетерпение. Ударники обоих сортов кричали и топали ногами, еле различимая отсюда водяная нимфа, кажется, тоже требовательно смотрела на сцену.
„И это я? – неожиданно пронеслось в голове. – Та, которая на днях рождениях и корпоративах всегда отнекивалась на всякие „Ну спой“, боялась опозориться. И ведь тоже бывало выпивала…“ И вот та же самая она стоит рядом с самим Утесовым – Утесовым! – перед ней огромный, набитый народом зал, на нее смотрят все, даже официанты. Перед такой аудиторией Марине выступать еще не доводилось ни разу в жизни. А ей все нипочем! Она готова даже не просто петь на публику – о нет! – она готова зажигать, заводить эту чертову публику.
„Хотите песен? – с веселой злостью подумала она. – Будут вам песни. Как говорили в одном фильме, пошумим за пролетарский андеграунд“.
Марина взглянула на великого певца:
– Есть одна подходящая песня, маэстро, только вы ее не знаете.
– Ничего страшного, – прогудел за спиной Марины плотный краснолицый саксофонист, – вы только пойте, а за нас не беспокойтесь. Не бросим. Подхватим.
– Не переживайте, барышня, – поддержал его дружный хор музыкантов во главе со своим руководителем, – главное, не молчите.
– Хорошо, – сказала Марина. – Вы главное ритм держите.
Она прошла через расступившуюся перед ней небольшую толпу и остановилась у рояля. Пианист опередил ее и уже положил руки на клавиши, остальные тоже заняли свои места.
– Мариночка, – шепотом произнес оказавшийся рядом Утесов. – Пойте, что хотите. Хоть гимн, хоть псалом, хоть воровскую песню, им уже все равно. Смилуйтесь, голубушка, ведь нас дома дети ждут.
„А меня кот… Сейчас, сейчас…“ – в голове кружились строки песен, обрывки музыки, Марина снова уставилась на потолок и зажмурилась от ярких искр, переливавшихся на гранях хрустальных подвесок люстры. „Кот, конечно же, кот…“
Марина сама для себя щелкнула пальцами три раза, вдохнула глубоко, затаила дыхание и… начала:
Жил да был черный кот за углом,
И кота ненавидел весь дом…
Она оглянулась на Утесова, но тот на солистку внимания не обращал, а вместе с пианистом сосредоточился на инструменте.
Только песня совсем не о том,
Как не ладили люди с котом…
Обещанной поддержки не последовало. Сейчас кто-нибудь из зала догадается освистать ее, тогда все закончится и можно будет уйти отсюда. Куда? Какая разница, можно до утра просто побродить по Москве, только бы не было дождя, а зонт остался дома…
Говорят, не повезет,
Если черный кот дорогу перейдет.
А пока наоборот —
Только черному коту и не везет.
Но свистеть никто не собирался, зрители – сначала один, потом второй, третий – принялись громко хлопать в такт словам песни.
Целый день во дворе суета —
Прогоняют с дороги кота,
Только песня совсем не о том,
Как охотился двор за котом.
Марина вздрогнула – за спиной дружно и оглушительно грянул джаз.
Говоря-ят не повезет…
Припев ей допеть не пришлось, маэстро исполнил его сам, улыбнулся Марине и поспешно отступил назад. Огни в глазах перестали дробиться на мелкие части, саксофоны и скрипка заглушили выкрики, а после того, как в дело вступили духовые, Марина перестала слышать даже саму себя.
Зато она отлично видела людей, как они на лету запоминают и повторяют слова новой, доселе незнакомой им песни и поют ее, кто как может, но дружно, вместе, хоть и немного не в такт. И только сейчас она, наконец, увидела Алексея. За ее столиком все повскакали на ноги и дружно хлопали вместе со всеми. А Груня и Зезюлин стояли в обнимку, дружно раскачивались из стороны в сторону, как трава под ветром, и подпевали ей.
Даже с кошкой своей за версту
Приходилось встречаться коту.
Только песня совсем не о том,
Как мурлыкала кошка с котом.
Говоря-ят…
Музыканты и примкнувшие к ним пролетарии грянули припев. Пока он гремел, Марине в голову пробралась и вовсе озорная мысль. И как только на смену припеву пришел проигрыш, Марина стащила с себя накидку, бросила ее на рояль, вырвала из зубов пианиста папиросу, швырнула ее на пол:
– Это вам не лезгинка, товарищи, это новый пролетарский танец! Танцуют его так! Левой ногой растирают один окурок! Правой ногой – второй окурок! – за вторым Марина охотиться не стала, ограничилась окурком воображаемым. – А затем двумя ногами одновременно!