– А правда, отобедали! – воскликнул малый, принюхавшись к Свенельду. – Тогда, может, я чем помогу? Что желают бояре купить? Шелка персидские, седла хазарские, перстни для любимых жен? – Он понизил голос и сообщил: – Есть зажигалки «ниппель» англицкой работы… Только для вас! Вещь незаменимая в дороге, твоя милость! У хазар таких не найдете.
– Откуда ты знаешь, что мы к хазарам едем? – спросил Хайло, взирая на пирожника с большим подозрением.
– Так все уже знают, мин херц. Прибыл из Киева сотник с княжьей грамотой, едет к кагану в Саркел с десятью казачками… Все знают, окромя дядьки Нечипора – вон он в луже пьяный спит. У слухов ножки быстрые… Ферштейн?
Свенельд оживился при звуках родной речи и произнес почти разборчиво:
– Т-ты из как-ковских, мэн? Дойч? Свев? Н-норвег?
– Не, твоя милость, я из Москвы. Постранствовать довелось, даже в Европах бывал, в Лондонах ихних и Парижах, но сам я как есть москаль. Алексашка сын Меншиков, вельми знатного роду, но в затруднительных обстоятельствах. – Он хлопнул себя по карману, но там ничего не зазвенело.
– А где та Москва? – полюбопытствовал Хайло в недоумении, ибо град такой был ему неизвестен.
– Сельцо под Тверью, – отозвался Алексашка. – Та еще дыра! Три пивные, мельница, мыловарня и капище с Велесом. Сбежал я оттуда, судари мои. Странствовал по разным землям, а потом надумал в казачки податься, ан не берут! Сказали, что москалей им не надо. Вот, пробавляюсь пирогами… – Он вдруг поклонился Хайлу и зашептал: – Слушай, боярин, возьми с собою, а? Лопни глаз, отслужу! Поеду с вами к хазарам, а потом – в Киев… давно собирался… стольный град, не Москве чета…
– Может, и возьму, – сказал сотник, решив, что этот разбитной пирожник будет в дороге не лишним. – Умеешь чего, москаль? Саблей махать, коня седлать, песни играть, стрелять или кашеварить?
– Всего помаленьку, – скромно сказал Алексашка сын Меншиков. – Но не в том мой главный дар, твое боярство. – Вздохнув, он признался: – Ловкий я, мин херц, изворотливый. Сызмальства таким был… Как мокрый обмылок: стукнут, да не расплющат, ан выскользнул… Будешь рядом, и тебя лихо не достанет.
– Полезный умений, – молвил слегка протрезвевший Свенельд. – Ежели не врешь.
– Не вру, зуб даю! – отозвался Алексашка, искательно поглядывая на Хайла. – Так что, боярин? Берешь меня?
– Беру, если будешь на рассвете с лошадью. К хоромам Ермолая подъезжай.
– Лучше догоню за околицей, – пообещал Меншиков сын и исчез, будто растворившись в воздухе.
А сотник с варягом вернулись в дом старшины и проспали до утра в полном благополучии: Свенельд – на сеновале, рядом с Чурилой, а Хайло – в уютной горнице. Ибо княжьим сотникам зазорно спать в сеновалах, и умудренный жизнью Ермолай [7] это понимал.
* * *
А вот боярину Близняте Чубу ночь выпала бессонная. Провел он ее в охотничьем домике своего поместья Переделкино, что в сорока верстах от Киева. Уединенный домик сложили из неохватных бревен в глухом лесу, и было в нем всего три комнаты: кабинет, опочивальня и трапезная. Всюду, на западный манер, камины, а на стенах – головы оленей, волков и кабанов. Правда, не Чубом добытых, а его егерями; сам охотник он был никакой и винтарю предпочитал удобное кресло и сигару, а также шилья и клещи, что хранились в пыточной Сыскной Избы. Однако дом охотничий велел построить, к чему имелась важная причина: такие были у западных владетелей, графов и баронов, на коих Близнята равнялся с усердием. Домик для всякого был пригоден: и для раздумий в тишине, и для амурных шалостей, и для тайных свиданий с нужными людьми.
Такой гость и посетил Близняту этой ночью. Юний Лепид Каролус, римский всадник, торговец воском и медом, обосновался в Киеве девять лет назад, вскоре после Азовского похода и войны с хазарами. Торговля, хоть и вполне успешная, была вторым его занятием, а первым и основным – тайная разведка в пользу латынян и неформальные контакты с местной властью. Необходимость этого диктовали не только дела политики, но и финансовый интерес, ибо сумма русских долгов исчислялась многими миллионами денариев. Долги были всякие: что-то дадено князю и его семейству, что-то боярам и купцам, а более всего – державе и разным государственным Приказам. Крупные вложения! И потому Юний Лепид не боялся казней, положенных лазутчику. Кол и котел с кипятком душу его не смущали, не беспокоился он насчет клещей и угольков под пятками, не снились ему плаха для четвертования и кожаный мешок, в каком ребятки Соловья-разбойника топили пойманных шпионов. Собственно, он был не шпионом, а фигурой почти легальной и очень, очень влиятельной. Близнята знал, что он приходится племянником сенатору Бруту Каролусу, главе римской партии популяров.
Сыскной боярин сидел у камина, а напротив, в таком же покойном кресле, расположился гость – бритый, сухопарый, с крючковатым носом и черными как ночь глазами. На столике меж кресел сверкали чаши веницейского стекла и поблескивала лакированными боками амфора с сухим родосским. Жуткая кислятина, по мнению Чуба, но Юний Лепид брезговал бражкой, и медовухой, и даже ромом и фряжской мальвазией. Пил только красное вино, для здоровья особо полезное.
Гость поднял чашу, плеснул на пол – богам, по римскому обычаю, – пригубил и молвил:
– Итак, достойнейший патриций, как продвигаются наши дела?
– Грамоты написаны, гонцы отправлены, и первые слушания в Думе уже состоялись, – произнес Близнята Чуб на отменной латыни. – Через пару дней мы продолжим дискуссию, дабы представить государю мнение большинства. Однако…
Он сделал паузу. Речь шла о прениях в Думе – предполагалось, что каждый боярин молвит слово о любезной ему религии, и в результате подсчета голосов определится, кто в лидерах, а кто в последышах. Чуб, разумеется, был всей душой за латынян, но это не означало бесплатных стараний и бескорыстных усилий. Душевная страсть, даже самая жаркая, нуждается в поощрении.
– Однако!.. – повторил Юний Лепид. – Возникли затруднения? Это не понравится сенату и римскому народу.
Видел я твой сенат в козлиной заднице, подумалось Чубу. Но одарил гостя лучезарной улыбкой и промолвил:
– При обсуждении важных дел трудности неизбежны, друг мой. Впрочем, я уверен, что возобладает разумная позиция – ведь если Царьград второй Рим, то Киев, несомненно, третий. Слишком многое связывает нас в политике и коммерции.
– А также в вере, – заметил Юний Лепид. – Ваш Перун – наш Юпитер, царь богов, Мокошь – Юнона, его супруга, Сварог подобен Вулкану, а Жива – Венере. Плебсу наша религия ближе, чем иудейская, не говоря уж о египетской с их драными кошками. Поклонитесь олимпийцам и будьте Риму верными союзниками. Это в наших общих интересах.