Про мать казаки поняли верно и, кажется, вразумились. Тут с сеновала сползли Свенельд с Чурилой, и сотник, отозвав их в сторонку, произнес:
– Ребятки в твоих годах, Чурила. Ну-ка скажи, с кем ты бегал голопузым пацаном да по чужим садам разбойничал? Верные ли люди?
– Сидора помню, постарше он и вроде мужик без придури. Ромка говорун, горазд байки складывать. А вот братаны эти, что на одну физию, шалберники и баламуты. Однако с летами могли и в разум войти.
– Прочие как?
– Не знаю, старшой. Я тут пятнадцать годов не был, не помню их. Должно быть, пришлые.
– Ладно, что есть, с тем и перезимуем. За баламутами приглядывай, – тихо сказал Хайло и распорядился в полный голос: – По коням, братцы! Двинулись!
Зацокали копыта, и отряд покинул майдан, провожаемый выкриками и пальбой ранних прохожих. Кричали, по казацкому обыкновению, всякие непотребства, брань и срамоту, на что речистый Ромка отбрехивался тем же манером. Так спустились они к берегу и баркасу, приготовленному для переправы, и Хайло оглянулся, не догоняет ли их Алексашка сын Меншиков. Но того и в помине не было, лишь маячили над станицей дымы от утренних костров да позвякивали колокольчики – пастух гнал стадо на заливные луга. Должно быть, передумал москаль, решил Хайло и дал команду грузиться.
Завели лошадей на баркас, гребцы заплескали веслами, казацкая сторона начала удаляться, а хазарская двинулась встречь. Переправились, вскочили в седла, отъехали на полверсты от берега, и тут сзади послышался свист.
– Наша пирогмейстер, – сказал Свенельд, обернувшись.
– Кто таков? – полюбопытствовал Чурила.
– С нами поедет, – отозвался сотник и одобрительно прищелкнул языком: – А конь у него молодецкий! Только боярину под стать!
– Еще бы! – встрял Ромка Буревой. – С атамановой конюшни жеребчик!
– И прямь с атамановой, – солидно подтвердил десятник Сидор. – Ну, шельмец! Знакомый навроде… И где ж я эту продувную рожу видел?
Казаки загомонили.
– В рядах торгует, – подсказал кто-то. – Конфектами.
– И пирогами!
– Не наш, чуж-чуженин, с Моквы какой-то…
– Ловкий, одначе!
– Ловкий, ежели коня увел и Дон переплыл!
– Ну, дядька Ермолай и взбеленится…
– Ништяк! По обычаю это! Ежели казак в поход собрался, можно скрасть коня безвинно!
– Так то казак, а этот хрен пирожник!
Хайло огрел нагайкой сапог и рявкнул:
– Молчать! Не галдеть! Кто вякнет, пасть порву!
Алексашка сын Меншиков приблизился резвым аллюром и натянул поводья.
– Вот и я, мин херц. – Он оглядел казаков и скривил губы. – Ну и кумпания! Не мог старшина получше вы…
– Ты тоже заткнись, – сказал Хайло, насупив брови. – Ответишь, когда спрошу. Конь краденый?
– Краденый! – подтвердил Алексашка с радостной улыбкой.
– За это в Киеве плети положены. Полста на первый раз, а на второй – клеймо на лоб и отсечение руки.
– Так то в Киеве, твоя милость, а на Дону это в обычае.
– У казаков в обычае, а ты не казак!
– Казак! В душе, – пояснил Алексашка. – Да не тревожься ты, мин херц! К хазарам ведь едем! Я у них другого коня скраду и обоих отдам Ермолаю. Будет у него прибыток!
Чурила, а за ним казаки, заржали, Свенельд буркнул «гуд!», и сотник пожал плечами.
– Ну, ты и прохиндей! Ладно, будем считать, что жеребчик на время кон… конфунско…
– Конфунскован, – подсказал сын Меншиков. – Что означает взятие по воинской нужде. А такая нужда – самая первая и главная. Ферштейн, мин херц?
Хайло Одихмантьевич сплюнул в траву с досады, но делать было нечего, не возвращаться же в Синие Вишни по мелкому поводу. Снова щелкнув плетью, он погнал скакуна в степь. Отряд потянулся следом. Чурила завел песню, казаки подхватили, и сотнику почудилось, что едут они, как и прежде, по Донскому шляху. Но ощущение это было иллюзией. Не те края, что за Доном-рекой! Вроде похожа степь, а чужая…
Чужая! Недобрая! Хазарская!
На пограничную хазарскую стражу наткнулись верстах в двадцати от берега реки. Десятник Сидор объяснил Хайлу, что чучмеки не пасут у Дона табуны и отары и тем более не селятся близко к большой воде, опасаясь казацких набегов. Чучмеками в этих краях называли печенегов, половцев, хазар и выходцев с Кавказа, всех, кто обитал на землях между речными берегами и предгорьями. Прозвище это было собирательным и неопределенным, ибо жили на Кавказе сотни племен, каждое на особицу, со своим языком и обычаем. Многих соблазняли плодородные равнины, тянувшиеся от Каспия до Черного моря. Горцы спускались с неприступных вершин, признавали хазарскую власть, ставили в степи аулы, разводили коней, баранов и быков и превращались в верную добычу для казаков. Наученные горьким опытом за много лет, хазары отодвинули границу от Дона и охраняли не левый берег, а поселения скотоводов, лежавшие южнее. Иногда их всадники наезжали к Дону, но то были редкие случаи; большей частью стража патрулировала степь.
По этой ли причине или какой иной, но до полудня не встретилось отряду ни пешего, ни конного, ни быка, ни овцы, ни паршивой козы. Казаки за спиной Хайла негромко переговаривались, расспрашивали Алексашку, как он реку одолел, вплавь или на самодельном плоту, а сын Меншиков хвастал, что Дон для него не помеха, случалось форсировать и другие водные препятствия. Скажем, Темзу в Лондоне, когда он стырил кошель у принца Уэльского и за ним гнались королевские гвардейцы.
Казаки на это посмеялись, а Ромка Буревой сказал, что дядька Ермолай куда страшнее тех гвардейцев – догонит, мало не покажется. Потом Чурила откашлялся, опробовал голос и запел. Песня была шутейная, старинная, какую пели на Дону испокон веков:
А когда помрешь ты,
Милый мой дедочек,
А когда помрешь ты,
Сизый голубочек?
Казаки бодро грянули припевку:
Во середу, бабка,
Во середу, любка,
Во середу, ты моя
Сизая голубка!
Но только Чурила завел новый куплет, как вынырнули из трав всадники в островерхих колпаках, и грянул выстрел, приказ остановиться. Натянув поводья, Хайло сказал:
– Ждем здесь. Как подъедут ближе, машите руками, а ты, Ромка, кричи, что с миром едем и просим допустить в Саркел.
Хазары, однако, приближаться не стали, остановившись вдалеке, на дистанции выстрела. Было их четверо, и, надо думать, они опасались, что многолюдный отряд стопчет их или пленит. Вскоре Хайло разглядел, как от группы стражей отделился всадник и поскакал к югу – не иначе как с донесением.
– Пуганые, видно, – пробормотал он, вспоминая Азовский поход и атаку своего ударного полка, первую и единственную. Ох и молодецкая случилась сеча! Сквозь завалы прорвались, траншеи одолели, схлестнулись с хазарской конницей и положили супротивников без счета! Кто ж знал, что заманят их под пулеметный огонь, а пулеметы те ассирской выделки, особо скорострельные… Тут бы сам Хенеб-ка ничего не сделал! Правда, чезу, в отличие от воеводы Аники – чтоб накрылся он задницей Осируса! – не послал бы конный полк против укреплений. Чезу, он…