Проголосовали тоже единогласно, хотя Яга Путятична трижды поднимала руку и дважды ее опускала. Буржуйская закваска в ней бродит, подумал Вовк Ильич и решил, что нужно сделать ее комиссаром призрения падших баб и девок. К политике же и делам военным не допускать, а паче того – к политэкономии! Тут жесткость нужна, решительность, а не интеллигентские штучки-дрючки!
– Теперь, – продолжил Вовк Ильич, – надо выбрать председателя Ревкома. Ему будут вручены бразды военного правления, а потому… – тут он поскреб лысину, – потому человек этот должен быть надежным, известным обществу и партии, а понеже того – организатором и вдохновителем масс. Давайте попытаемся представить, кто годится для такого дела.
– Давай, кацо, – сказал Рябой и добавил с ухмылкой: – Попитка не питка!
– Чего думать да гадать? – развел руками шорник Збых. – Лучше Ильича никто с массами не совладает! Он кого хошь вдохновит!
– Согласен, – поддержал Збыха кузнец Ослабя. – Маркуха тоже ничего мужик, сурьезный, но не совсем нашенский. А Ильич – самое то!
– Самое, – сказал каторжанин Кощей. – Зело учен в теории, но на практике от масс не оторвался. И на каторге сидел.
– А я вот про каторгу что-то не помню, – кисло промолвила Яга Путятична.
Кощей окинул ее презрительным взглядом.
– Сидел, в отличие от некоторых! Вместе сидели! В Норильском остроге! И еще в Тюменском!
– Если с этим полная ясность, и Яга Путятична довольна, ставлю вопрос на голосование, – с торжеством в голосе произнес Вовк Ильич. – Кто за то, чтобы избрать меня…
– Э, пагоди, братан! Пагади, дарагой! – воскликнул Рябой, хватаясь за пистолет. – Пагоди! Мы еще не все точки… эта… наставили!
Но перебить себя Вовк Ильич не позволил.
– Кто за то, чтобы избрать меня председателем Ревкома, а братана Рябого – моим первым заместителем?
– Вот эта харашо, эта очен правильна, – пробормотал Рябой, успокоившись и убирая руку с нагана. – Тепер давай галасоват, кацо.
Проголосовали в полном согласии, только Яга, баба-язва, спросила:
– Почему ты, Вовк Ильич, обе руки поднял?
– Потому, душенька Яга Путятична, что у меня два голоса, мой и Марка Троцкуса, – пояснил Вовк Ильич. – Ну, коли я уже председатель, сделаю ряд назначений. Збых будет чрезвычайным комиссаром по разведке и борьбе с народными врагами, Кощей займется идеологией, а Ослабя – промышленностью. Братан Рябой – мой помощник в военных вопросах. Вот все вроде и при деле…
– А я? – обиженным тоном произнесла Яга.
– Яга Путятична назначается комиссаром по защите самых угнетенных слоев населения, – с плутовской ухмылкой сказал Вовк Ильич. – Очень благородная и архиважная задача! Народ составит мнение о нас по тому, как мы отнесемся к этим униженным и угнетенным, ибо они особенно стонут под тяжкой пятой самодержавия. И кто, как не женщина…
– Леший с тобой, Вован, я согласна! – перебила Яга. – А что же Троцкус? Для него какое назначение?
– На первых порах он будет у нас заниматься изъятием зерна у деревенского богачества, но эта его работа временная, пока среди крестьян имеются такие пережитки. А как изведет братан Троцкус богатеев-мироедов под корень, так и приступит к главному – к подъему социалистического сельского хозяйства. Тоже архиважная задача!
– Этот вопрос с ним обсуждался? – спросила Яга Путятична. – Он согласен?
– А как же! Он уважает партийную дисциплину, душенька, – сказал Вовк Ильич и быстро закрыл заседание.
Пробежало время, и пришел тот светлый летний день, когда священства трех конфессий были призваны к князю-батюшке, чтобы отстаивать веру свою перед ним и лучшими людьми Руси. Придворный летописец Нестор, трудившийся над «Хроникой правления киевских государей, с описанием их добродетелей и великих деяний», писал об этом так:
«Сел государь Владимир на престол в Грановитой палате, а престол тот был выточен из заморского дерева палисандр и изукрашен дивно златом, серебром и самоцветными каменьями. А на государе был кафтан алого бархата с застежками яхонтовыми, и порты также бархатные, и сапоги красной кожи, и шапка княжья соболиная, а еще пояс узорчатый, кованный из золота. А в руках держал государь булаву превеликую, всю в смарагдах и рубинах, что досталась князьям киевским от Вещего Олега, и той булавой знак давал, кого желает слушать, а кому приказано молча стоять. И был в тот день государь Владимир грозен, одначе милостив, и никого булавой этой не пришиб.
Одесную от государя сидел на малом престоле наследник княжич Юрий, а ошую и назади сидели набольшие бояре, а для прочих лучших людей числом две сотни и шестнадцать были лавки вдоль стен под оконцами. И в набольших числились Близнята Чуб, первый из княжих советников, и Лавруха Посольского приказу, и Кудря казначей державный, и Смирняга приказу Благочинного, и главный воевода Муромец Илья, при сабле и в орденах. Что до других думных бояр, то под теми оконцами, что к площади, сели стоявшие за латынян и Рим, а под теми, что к Днепру, сели пособлявшие Ехипту, а за еудейску веру поначалу не был никто, понеже считалась та вера средь боярства не шибко выгодной. Ибо сказано: всяк имеет руки и пальцы к себе повернутые, и за того стоит, кто в эти руки сыпет злато.
Вышли иноземные священства, поклонились государю великим поклоном, и было их семеро. Из Ехипта Мент-хотепник из первых Амоновых волхвов, а с ним Рех-мир и Мен-хер, все в белом платье до пят и в колпаках высоких, а платье то обшито золотыми кантами, а на шее у тех ехиптян монисты в семь рядов. Латынян такожде трое: самый важный Помпоха Нум от бога Иупитера и еще Цаца Кап и Марух Гординыч. Эти в красном, и платьев на них так много было, что пошли они складками сверху донизу. На выях у них ничего не висело, одначе пальцы были в перстнях дорогих, руки – в браслетках, а на темени – веночки из золотого листа, что растет на римском древе кумпарис. Цаца и Марух не старые, а Помпоха в возрасте и в телесах и зело осанистый. Последним же было еудейское священство Ребехаим из сопредельной Хазарии, но родом точно еудей, а не поганый хазарин. Золота на нем не сверкало, и одежка была не красна, не бела, а темна и вельми поношена. Ростом он был Помпохе и Менту до нижней губы, плотью скуден, зато носат и волосат изрядно, а в повадке суетлив.
И встали священства перед государем и говорили так: Помпоха и Ребехаим сами по себе, а Мент-хотепник через толмача Посольского приказа. И когда сказали они недолгие речи, повелел государь им спорить меж собою, дабы видно было, какая вера правдивее, крепче и духом сильней. И спорили они вальяжно, друг друга не браня и скверных слов не потребляя…»
Так писал Нестор-летописец, но все экземпляры его «Хроники» были сожжены в Смутное Время, а сам он попал в лапы Рябого Кровопийцы и, как враг народа, фряжский лазутчик и чуждый элемент, определен на перековку в пролетария, причем бессрочную. Он погиб в Полуночных Краях, в Пятом трудовом концлагере, и о судьбе его стоит сожалеть, ибо немногие смертные владеют даром слова и искусством выражения мыслей с изящной легкостью. Что же до Несторовых «Хроник», то утверждают ученые люди, будто в одних местах они правдивы и искренни, а в других события приукрашены, и весьма сильно. Эпизод в Грановитой палате относится к числу последних, ибо спор священств мирным и вальяжным не был и завершился рукоприкладством. Но кое-что Нестор описывает правильно: князь Владимир и наследник Юрий действительно восседали на престолах, рядом были пять бояр из Малой Думы, а остальные, разделившись на две партии, сидели по обе стороны длинного зала. Кроме того, у входов-выходов и в самой палате стояла стража из парадной сотни с бердышами.