— Я все монимаю. — Юран выпил уже три бутылки, поэтому язык у него заплетался не меньше, чем у Комарика. — Я только одного монять не могу: царь где?
Ротмистр зарыдал.
— Не плачь, Комарик, — спохватился Возницкий. — На-ка, выпей еще…
Попойка началась неожиданно. Сначала Юран доложил Комарику, что его скорей всего начнет искать мама, поскольку он обещал вернуться не позднее, чем через неделю после Рождества. Ротмистр рассвирепел и потребовал отчета: почему так поздно доложил? Юран тоже за словом в карман не полез и сказал, что понятия не имел, зачем его используют, а если бы знал, что в него стрелять будут, то еще бабушка надвое сказала, согласился бы он или нет.
Слово за слово, молодые люди чуть не разодрались. В конце концов Комарик ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения по данному вопросу. И вдруг оказалось, что Юрана уже начали искать, причем не кто-нибудь, а Георгий Шепчук, рок-певец, которого, кстати, сам Комарик очень любил. Нанятый Шепчуком сыщик докопался до того, что из участка Юрана не отпустили. Правда, потом люди Волочкова взяли сыщика в клещи и посоветовали прекратить дело. Но Шепчук-то не остановился. Кто знает, до чего он сам успел дойти?
Ротмистр тысячу раз проклял секретность, вследствие которой левая рука не знала, чем занимается правая. Его самого поставили на операцию прикрытия, сорвав с расследования деятельности полулегальных политических группировок, в ходе которого он только-только натолкнулся на одну из подобных организаций, руководил которой некий Юлиан Муурики по прозвищу Гиви Зурабович. Переброшенный на другую работу, Комарик был совершенно не знаком с материалом, поэтому все, что происходило до покушения, ушло из-под его пристального взгляда.
И вот теперь оказалось, что ситуация вырвалась из-под контроля: после первого же звонка матери Возницкого выяснилось, что она еще утром умчалась в Питер на поиски сына вместе с пресловутым рокером.
В пух и прах разругавшись с начальством, дав указание подчиненным во что бы то ни стало отыскать мать Юрана и взять под колпак, ротмистр пошел узнать, чем там занимается раненый кентавр.
А раненый кентавр пил водку. Галя, краснея и конфузясь, пила вместе с пациентом, маленькими глотками, как будто это не водка, а газированная вода.
— Вы что? — Возмущению Комарика не было предела.
Юран заржал:
— Во, блин, спалились мы с тобой, Галка!
— Возницкий, ты у меня под трибунал пойдешь, — выпучив глаза, шипел Комарик, отчего походил на проткнутый воздушный шар.
— Молчи. Молчи! — Возницкий вдруг страшно испугался. — Михал-Юрич перед смертью тоже трибуналом грозил. Будешь?
В другой раз Комарик заорал бы так, что стены содрогнулись, и даже разбил бы бутылку об голову виновника. Однако сегодня ротмистру было как никогда хреново, поэтому он молча вышел из апартаментов кентавра и вскоре вернулся с фужерами, потому что Юран с Галей пили из бумажных кульков.
Пить водку фужерами тоже, конечно, моветон, однако рюмки Комарику под руку не попались.
Больше всего Ивана впечатлил эпизод драки с черносотенцами, тем более что дядя Егор (Шепчук позволил Ивану так себя называть) умел рассказывать.
— …и тут этот гопник с кистенем ка-ак размахнется, — пересказывал Ваня Шустеру, пока они сидели на скамейке у воды.
— Ну?
— А дядя Возницкий ему копытом по ж… — Заметив прогуливающегося рядом наставника, Иван исправился: — И пониже спины ка-ак лягнет…
Генрих Геннадьевич встал рядом.
— О чем это вы так горячо говорите, Иван? — поинтересовался он.
— Виноват, господин наставник, о посторонних вещах, — вскочил Ваня.
— Я, к сожалению, слышал, что о посторонних. Но откуда вы-то знаете, что там произошло? Или вы вечером гуляете возле злачных мест?
— Никак нет, — ответил Ваня. — Передаю со слов участника событий.
— Вот как? Интересные у вас знакомые. — Генрих Геннадьевич нахмурился.
Ваня понял, что срочно нужно объяснить наставнику, что к чему.
— Господин наставник, разрешите объяснить?
— Да уж потрудитесь, молодой человек.
— Сегодня утром к нам домой приехала наша дальняя родственница, которая разыскивает своего сына. Он пропал без вести. И последним, кто его видел, был дядя Егор… то есть Георгий Ювенальевич Шепчук, вы его знаете, он песню про осень исполняет.
— Допустим, — кивнул Лопатин. — А при чем же здесь драка у «Сайгона»?
— Она имеет к делу самое прямое отношение, — продолжил Ваня. — Дело в том, что дядя Егор видел, как сын Идеи Петровны, нашей родственницы, вступился за азиата, на которого напали черносотенцы, из-за чего и началась драка.
Лопатин молчал. Замолк и Иван.
Даже Шустер — и тот молчал.
Тихо, однако, не было. Плеск воды и крики болельщиков не давали наставнику сосредоточиться.
— Хм, — пробурчал он. — И какой же вывод?
— Виноват, вывода никакого, — ответил Иван. — Но…
— Что?
Ваня вздохнул.
— На месте дяди Возницкого я тоже ввязался бы в драку.
Лопатин испытующе посмотрел на своего ученика. Потом на Шустера. Тот вскочил и гаркнул:
— Я тоже, господин наставник.
Лопатин постоял еще немного, а потом сказал:
— И я, милостивые государи, — и пошел себе дальше.
Ребята стояли, раскрыв рты.
Саша Призоров относился к тому типу людей, о которых говорят «ради красного словца не пожалеет и отца». Рассказчик, правда, Саша был никакой и словца не мог сказать не то чтобы красного, но даже синего, зато оператором он был от Бога. Или от нечистого, это уж как посмотреть.
Саша был истинным патриотом России, поэтому со всей тщательностью выискивал на теле любимой родины всяческую грязь и непотребство, фиксировал на цифровую камеру, а потом продавал за кордон. Так он боролся за чистоту и целомудрие.
Жандармы несколько раз уже пытались заткнуть рот честному репортеру, однако не успевал он загреметь на Литейный, как западная пресса подымала такую бучу, мол, в России зажимают свободу слова, и Призорова выпускали на свободу.
На парад, посвященный дню рождения Его Императорского Величества, Саша приходил с определенной целью — заснять все великолепие этой церемонии и пустить параллельно картинки рабочего квартала, дескать, посмотрите, на что у нас в России деньги тратят: царя величают, когда в стране такая разруха.
Квартал этот Призоров искал долго, наконец нашел — полгода назад назначили под снос целый район, застроенный типовыми пятиэтажками печально известного архитектора Никиты Хрущева. Народ оттуда переселили в более симпатичное жилье, а временно пустующие дома заняли так называемые деклассированные элементы. Район действительно жутко захламленный — помойка, а не район: дворы-колодцы были завалены всяким дерьмом почти до самых крыш.