Хьясси молчал, уставившись на нож темными, полными отчаянья глазами, и Митька понял, что кассар и его приморозил.
А Харт-ла-Гир довел круг до конца и, угрюмо напевая какую-то белиберду, принялся чертить ножом по краям круга странные, похожие на пауков знаки. Постепенно к ним прибавлялись стрелки, лучи, какие-то хвостатые звезды. Казалось, он никуда не торопится.
Успеет или нет, растерянно думал Митька. Может, бочки все-таки рванут раньше? Потому что лучше уж испепеляющее пламя, чем вот это — тягучее, пакостное, выматывающее душу.
Потом кассар, закончив чертить знаки, выпрямился, с силой, не жалея, полоснул себя ножом по запястью — и пошел внутри круга, против часовой стрелки, стряхивая на доски темную, остро пахнущую кровь.
Этой же кровью он заново нарисовал намеченные лезвием символы, теперь они виднелись отчетливо, нагло, как злобные, дождавшиеся своего часа насекомые.
Внутри внешнего круга, рядом с неподвижно лежащим Хьясси, он окровавленной ладонью прочертил круг поменьше и тоже что-то изобразил по его краям. При этом кассар непрерывно пел непонятные заклинания — низким, утробным басом.
Затем он выпрямился, поднял голову к небу и негромко произнес:
— Тиура-Гьянни-Лоу, Господин изначального мрака, слышишь ли ты меня? Я, хаграно Хиури-Тлани, по мирскому имени Харт, владетель земли Гир, вызываю тебя из тьмы. Кровью своею обозначаю твое первое имя, словом своим называю имя твое второе и мыслью произношу тайное имя третье. Знаешь ты, Великий Господин, мои пути, знаешь мой долг и видишь беду. Нет спасения отроку, взятому из Железного Круга, и потому смерть приблизилась к сообществу избранных, к великому Тхарану, а значит, и вам, Высоким Господам нашим, грозит неизбежная гибель, ибо и вы, боги, нуждаетесь в посредниках. И лишь ты, Тиура-Гьянни-Лоу, можешь спасти нас обоих, ибо властен над скрытыми дорогами и тонкими слоями… Спаси же нас, спаси наше дело, перенеси в безопасное место, в замок твоего верного слуги, великого кассара Диу, владетеля земель Тмер. Залогом же и платой да будет тебе вот это дитя, его кровь и его дыхание. Возьми свою плату, Господин мрака, возьми ее!
Митька тщетно пытался зажмуриться. Без толку — ни отвернуться, ни закрыть глаза, ни провалиться в спасительный обморок… Пришлось глядеть, как широкое лезвие впивается в беззащитное ребячье горло, как буйным фонтаном взлетает в теплый воздух кровь — и опадает, растекается внутри круга. Тело Хьясси несколько раз дернулось — и затихло, точно игрушка, в которой лопнула самая главная пружинка.
И сейчас же раздался гром. Казалось, он доносился отовсюду, низкий, прерывистый гром, похожий на чей-то удовлетворенный смешок. Небо, еще минуту назад ясное, стремительно темнело, заволакивалось густыми, стального отлива тучами. Сверкнуло несколько молний — одновременно, точно по кораблю выпустили вереницу блистающих голубых стрел. Воздух закрутился бешеной воронкой, она — Митька видел это совершенно отчетливо — уплотнялась, росла, набирала силу. Внутри нее постоянно рождались и исчезали странные, ни на что непохожие формы, и воронка эта приближалась, засасывая все, что оказывалось у нее на пути.
Кассар склонился над Митькой, легко поднял на руки, беззвучно прошептал что-то — и шагнул внутрь, в клубящиеся потоки тьмы.
А там, внутри, уже ничего не было. Ни верха, ни низа, ни неба, ни холода, ни жара. Где-то осталось солнце, остался готовый вспыхнуть корабль, осталось безжизненное детское тело. Но все это было где-то за гранью, которую они с кассаром уже перешли, и обратный путь закрылся, растаял в торжествующей, ревущей пустоте. А потом уже совсем ничего не стало.
— Вы только учтите, Вестник, я совершенно не разбираюсь во всяких там церемониалах, с коронованными особами как-то вот общаться не довелось. Все мои познания по этой части взяты… о Боже, в вашем языке даже нет специфического термина… ну, скажем, из притч и басен. У нас это называется «литература». К тому же ваши обычаи наверняка отличаются от земных… от принятых в нашем Круге. Как же нам быть?
Вестник Алам слегка натянул поводья, притормаживая своего каурого жеребца. Внимательно оглядел едущего рядом Петрушко.
— Кстати, ты не так уж плохо держишься в седле, Вик-Тору, — заметил он, помолчав. — Я думал, будет хуже.
— Было дело, в молодости занимался в секции верховой езды, — отмахнулся Виктор Михайлович. — Недолго, правда. По службе начались дальние… гм… поездки, пришлось оставить. Не думал, что вот пригодится.
— Да, — кивнул Алам, — вы там у себя совсем одичали с этими вашими самодвижущимися повозками. То ли дело добрый конь… он тебе как младший брат, как соратник. Привыкай, Вик-Тору, скоро тебе это понадобится. А насчет государя — ты не волнуйся. Он знает, откуда ты пришел, и не станет ждать от тебя положенных во дворце манер. Да и подскажут тебе люди тихонько, как надо. Ты не об этом думай, тебе с ним державные дела решать придется.
— Вот это тоже отдельная головная боль, — досадливо признался Петрушко. — Во-первых, у меня и полномочий таких нет. Вы не представляете себе наше государственное устройство. Думские комитеты, комиссии и подкомиссии, верхняя палата, нижняя, президентская администрация, тихо враждующие между собой силовые ведомства… Это у вас тут просто — государь повелел, и все дела. А у нас… Начнем с того, что никто из держащих власть просто-напросто не поверит в существование Оллара, во все эти Круги, Тонкие Вихри, переносы… И это даже хорошо, что не поверят. А то пошли бы крутиться интриги, потянулись бы долгие согласования… и под шумок к вам сюда полезли бы наши разбойники. Собственно говоря, с государем именно это и надо решить — как нам обезопасить и Оллар, и Землю.
— Я понимаю, — согласился Алам. Сейчас он ехал бок о бок с Виктором Михайловичем, и конь его фыркал, тянул шею, явно интересуясь гнедой кобылой. Та совершенно равнодушно относилась и к домогательствам каурого, и к своему не слишком умелому всаднику. Слушалась поводьев, не пыталась лягаться, но и особого радушия не проявляла. Петрушко подозревал, что ему специально выделили самую смирную, самую безопасную для изнеженного гостя лошадь. А может, ее опоили чем-нибудь успокоительным… в лошадиных дозах. Сейчас же вспомнился Семецкий, как на даче он суетился насчет седуксена для дорогого шефа. И хотя по сути Юрик действовал правильно, все же оставался у Петрушко какой-то неприятный осадок. Как-то очень уж быстро его тогда вынесли за скобки.
— Я понимаю, — согласился Алам. — Не думай, что нам ничего неизвестно о вашем мире. Тхаранские маги ходят к вам уже много столетий, а среди уверовавших во Единого много бывших магов. Правда, до сих пор никому из наших не доводилось бывать в Железном Круге, мы довольствуемся лишь рассказами.
— Поэтому и послали к нам этого вашего человека?
— Да, Хья-Тинау. Очень толковый юноша. Вообще-то он Хья-Тинау-ла-Оменну, но не хочет именоваться кассаром. Ему пришлось бежать от своих родных… В Оменну его даже похоронили… символически, конечно. Так вот, Вик-Тору. Все на самом деле очень просто. Если ты верен своей земле, то не думай о грызне ваших правителей, делай то, что считаешь правильным, и воля Единого будет с тобой.