Он подошел к лежавшей женщине и осмотрел ее. Она была мертва. Он выпрямился и поднял руки.
– Прошу тишины в зале. Сядьте в свои кресла и оставайтесь на местах до особого распоряжения. Я следователь прокуратуры. На сцене произошло несчастье. Прошу всех не создавать паники.
Мужчина повернулся к актеру, игравшему адвоката, и коротко сказал:
– Быстро администратора сюда и вызовите милицию.
– Да-да, понимаю.
Но он ничего не понимал и продолжал стоять на месте.
Громкий фальцет известил о появлении на сцене высокого начальства.
Первым делом закрыли занавес. Зрительный зал исчез за плотным бархатом. Сцена погрузилась в полумрак, горели только верхние софиты, искажая лица черными тенями. За занавесом захлопали откидные сиденья. Публика рванулась к выходу.
Обладателем фальцета был мужчина средних лет, среднего роста, впрочем, и по всем остальным приметам он выглядел усреднение и ничем особым не выделялся, кроме одежды. Клетчатый светлый пиджак, черная шелковая сорочка, белые брюки и шейный платок, заправленный под ворот рубашки, превращали этого человека из обывателя в творческую личность с большими амбициями.
Порывистой походкой он выскочил на подмостки из-за левого портала, где находился пульт помощника режиссера, и тут же направился к убитой женщине.
– Не следует подходить к трупу, – преградив дорогу, сказал мужчина, поднявшийся на сцену из зала. – До приезда милиции ничего трогать нельзя.
– А кто вы такой? – возмутился местный диктатор.
– Я следователь прокуратуры Трифонов.
– Как вы здесь очутились?
– В качестве зрителя.
– Вот именно! А я владелец театра Антон Грановский. Может быть, мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло?
Он начал оглядываться по сторонам, но стоявшие по обеим сторонам сцены черные тени, прикрытые кулисами, оставались неподвижными, как манекены в витрине.
– Во время спектакля случилось несчастье, – ровным, спокойным голосом сказал Трифонов. – Револьвер был заряжен боевым патроном, и один из персонажей убил партнера.
– Так! Понятно! – визжал режущий слух фальцет Грановского. – Нина Сергеевна, вызывайте милицию!
От пульта помрежа донесся женский голос:
– Уже вызвала.
– Федор! Не трогайте ее…
Трифонов оглянулся. Актер, игравший роль адвоката, сидел на полу, испачканный в крови, и держал на руках тело убитой. Скорее всего, он не понимал, что делает. Трифонов рванулся с места, но Грановский остановил его, удержав за рукав.
– Бесполезно. Она его жена не по пьесе, а по жизни. Не трогайте его.
На сцене появилась милиция – двое в форме и один в штатском.
Тут же открыли занавес. Зрительный зал опустел. Трифонов спустился в партер и сел в кресло первого ряда.
Рутинная работа криминалистов ему была хорошо знакома. Он думал совсем о другом. Сейчас ему хотелось уйти, но, как закононопослушный гражданин, он понимал роль свидетеля в уголовном деле и оставался на месте, дожидаясь своего часа.
Так в задумчивости он провел некоторое время, пока к нему не подсел мужчина лет пятидесяти с красивым, но очень строгим лицом.
Люди, от природы добрые и мягкие, достигая определенного положения на службе, стараются надеть на себя маску строгости и значительности. Трифонов не был провидцем, но что-то похожее испытал на собственной шкуре. «Сейчас он станет мне представляться, – подумал Трифонов, – и начнет со своего звания. Комплекс маленького человека, любящего высокие каблуки».
– Подполковник Крюков Денис Михайлович, Московский уголовный розыск. Я слышал, вы следователь?
– Бывший, – кивнул Трифонов. – На сегодняшний день пенсионер, Трифонов Александр Иваныч. Я сидел в зале и смотрел спектакль в качестве зрителя. А после выстрела попытался сохранить обстановку, но не получилось.
– Театральный зритель – публика неуправляемая, артисты тем более. Пистолет мы изъяли, исполнители все на месте. Так что беспокоиться не о чем. Вы в московской прокуратуре работали?
– Нет, я из Питера. Здесь в гостях у старого друга, а в театр меня пригласила его дочь.
– Где же она?
– Ушла со всеми. Неудобно получилось.
– Публика испугалась. В театр ходят получать удовольствие, а не наблюдать за реальным убийством. Случись такое на улице, собралась бы толпа, а здесь все наоборот.
– Трудно сказать, но, видимо, на следующем спектакле в зале будет аншлаг.
– Что вы думаете о случившемся, Александр Иваныч?
– Однозначных выводов сделать не могу. Похоже на случайность. Я имею в виду стрелявшего актера. Он не знал о заряженном револьвере. Сегодняшний спектакль – четвертый после премьеры. Значит, он уже стрелял из этого оружия как минимум пять раз. Чем они пользовались во время репетиций, сказать трудно, может быть, водяным пистолетом.
– Почему же водяным, если у них есть такой уникальный экземпляр!
– В том-то и дело, что уникальный. Карманная модель бразильского револьвера «таурус», тридцать восьмой калибр, длина ствола два с половиной дюйма, выпуск 1940 года. Это специальная модель, тем более что револьвер никелированный, в подарочном исполнении. Дело даже не в этом, а в патронах. Они слишком дефицитные, чтобы расходовать их понапрасну. От отечественного оружия ничего похожего не подберешь, а значит, на репетициях они использовали муляж.
– Вот почему вы насчитали пять выстрелов.
– Примерно, разумеется, но это же легко установить.
– Вы отлично разбираетесь в оружии.
– Вынужденные познания. Я целых полтора года занимался поисками очень крупной коллекции приоритетного огнестрельного оружия, похищенного у одного престарелого маршала. Пришлось вникать в проблему по полной программе. После того как мы ее нашли, мне еще очень долго снились экзотические шпионские пистолеты и ковбойские револьверы.
– Вы уверены, что актер не знал о наличии настоящего патрона в барабане?
– Нет, конечно, но вы же понимаете, что холостой выстрел звучит тише, глуше и оружие не делает отдачи. Сам по себе выстрел испугал актера, и увиденная им кровь вызвала в нем неподдельный ужас. Я сидел в пятом ряду и хорошо видел лица исполнителей. Талантливые артисты. Они отлично отыгрывали акценты. Я сразу понял, что в коньяке нет яда и героя никто не хочет отравить.
– Интересное мнение. Придется мне посмотреть спектакль.
– Я тоже хотел бы досмотреть его до конца. Неплохая интрига.
– Да-да, это же начало первого акта.
– Вы знаете содержание? – спросил Крюков.
– Нет, все куда проще. Начало в семь вечера, а выстрел прогремел в семь пятнадцать.