Только через час Кристина сумела успокоить ребенка и немного успокоилась сама, если ее состояние можно было назвать покоем. Ей казалось невероятно трудным дотронуться до куклы, но она не могла ждать до утра и пересилила себя. Кристина взяла игрушку за шею и вынесла на улицу.
На дворе стояла промозглая осень. Во всем доме светилось только окно ее спальни. Почти на ощупь она нашла контейнер для мусора и бросила в него куклу. Однако и теперь не испытала облегчения…
На ней был только легкий плащ, но Кристина чувствовала, что вся горит. Она поднесла к лицу левую руку. Рука была липкой и неестественно белой. Тонкие пальцы мелко дрожали…
* * *
Кристина утратила ощущение времени. Дни и ночи слились в один черно-серый поток. Мир, который раньше был реальным, теперь оставался где-то на периферии ее сознания. Автоматически она готовила еду, умывала и кормила ребенка, делала другие привычные вещи, покорившись установленной закономерности, и уже почти с нетерпением ждала конца. Любого конца, который избавил бы ее от страданий и неотвязного страха, расползавшегося по внутренностям.
Никаких мыслей не осталось в ее голове. Только шум — слабый, но неумолимый шум. В нем, как в густом киселе, увязали все попытки Кристины разобраться в том, что происходит вокруг.
* * *
Прошло неизвестное ей количество суток.
Она не испытала никаких новых чувств, когда однажды ночью обнаружила в кресле голову куклы. Голова утопала в нем, словно яйцо чудовищной птицы в мягком и теплом гнезде. Веки были опущены.
Когда Кристина взяла голову в руки, веки приподнялись, и на нее неподвижно уставились два голубых глаза. Ей показалось даже, что голова издала какой-то звук, похожий на тот, который издают куклы, когда их кладут на спину, но теперь Кристина ни в чем не была уверена.
Она унесла голову подальше от дома, бросила в помойную яму и смотрела, как голова покатилась по грязи, покрываясь коричневой коркой…
Дома она стала свидетелем нового приступа загадочной болезни, поразившей ее ребенка. Можно было подумать, что его мучает жестокая лихорадка: глаза почти вылезали из орбит, слюна двумя тонкими струйками стекала по обе стороны рта — но все тело оставалось мертвенно-холодным и на ощупь напоминало металлическую статую.
В ту ночь Кристина уснула рядом с ребенком, пытаясь согреть его окоченевшие члены. Сама она испытывала холод и тоску, каких не знала никогда раньше…
Ночью ей приснилось, будто она замурована в подземелье, с потолка которого капает ледяная вода…
* * *
Спустя несколько дней, вечером, какая-то неодолимая сила толкнула ее к креслу. Она стала на колени и медленно разгладила складки ткани.
На темно-синем, почти черном бархатном фоне покоился, словно редкостный драгоценный камень, прозрачный голубоватый глаз.
Внезапная дьявольская злоба охватила Кристину. Одновременно в ней родилась надежда на то, что, может быть, это и есть долгожданный, хотя и неизвестный конец…
В бешенстве она схватила глаз. Он был теплым, скользким и немного липким, как тельце улитки. Кристина с омерзением перехватила его пальцами другой руки…
Ребенок разрывался от крика у себя в комнате. Она заметалась по квартире, словно дикое животное в захлопнувшейся клетке. Непрерывные завывания ребенка сводили ее с ума. Уже совершенно себя не помня, она схватила совок для мусора и выбежала во двор.
Земля была влажной и маслянисто поблескивала при свете, падавшем из окон. Когда Кристина бросила глаз в наспех вырытую ямку, его блеск стал неотличим от блеска дождевых капель. Всхлипывая и вытирая лицо руками, она завершила погребение.
Однако что-то было не так. Ее поразила наступившая вдруг тишина. По-прежнему лил дождь, был слышен слабый городской шум, вдали громыхал поезд, но крики ребенка внезапно стихли, и это казалось странным и жутким.
Чьи-то холодные пальцы пробежали по спине Кристины. Она даже не заметила, что выскочила на улицу в одном халатике. Теперь он был насквозь мокрый. Дождевые капли текли по ее лицу, смешиваясь со слезами. Но тишина, тишина в ее квартире — это едва не лишило ее рассудка, пока она шла к дому и поднималась вверх по лестнице…
Невыразимое предчувствие заставило ее замедлить шаг у двери детской комнаты. Дверь открылась с протяжным скрипом. В комнате было совершенно темно. Кристина подошла к кровати и нащупала рукой лампу…
Когда кровать озарилась тусклым светом, она увидела, что ребенок лежит, накрыв голову одеялом. Очень медленно Кристина потянула одеяло на себя.
Ужас приковал ее к месту.
На кровати лежала огромная розовая кукла размером с ее ребенка. Пухлые красные губки были сложены в застывшую слащавую улыбку. Одно пластмассовое веко было закрыто, а из-под другого, влажно поблескивая, в упор глядел на Кристину человеческий глаз.
Ноябрь 1991 г.
На перевале автобусы двигались медленно: казалось, они переставляют колеса, будто ноги, нащупывая дорогу. Девчонки зажмуривались и слегка визжали. Парни, наоборот, липли к окнам; Руслан сидел с правой стороны, ближе к пропасти, и тоже поглядывал, хотя его тошнило.
Смотреть было не на что — пустота, туман, временами липкий дождь, превращавший мутное стекло в фасеточный глаз. Автобусы витали в киселе, едва угадывая камни шипастой резиной покрышек. Потом вдруг туман разошелся, открылись дальние склоны, белые и серые; казалось, в этом месте землю кромсали огромные челюсти, и она встала дыбом. Руслан никогда не видел таких холодных, злобных гор.
— Прошли перевал, — в микрофон сказала руководительница группы, и голос ее дрогнул от волнения. — Через несколько дней он закроется на всю зиму. А мы его уже прошли. Сядьте на места! Запрещено вставать! Пристегните ремни…
Из душной глубины салона прилетел комок жеваной бумаги. Загоготал хрипловатый голос — Джек, кто же еще. Руслан поежился.
— Джек, немедленно сядь! — рявкнула воспитательница в микрофон. — Мы проходим опасный участок трассы!
Дождь за окном сменился снегом. Мокрые снежинки бились о стекло, как медузы о набережную; Руслан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Водитель включил музыку — по несчастному совпадению, это оказался саундрек из фильма «Arizona Dream». Меньше всего Руслан хотел бы слышать это сейчас. Потому что ему сразу вспомнилось — машина, лето, он сидит на заднем сиденье, в центре, и через плечи родителей смотрит на дорогу. Видит ленту асфальта, помеченную пунктиром, тополя и цветущие липы на обочинах, чуть оттопыренное ухо отца, профиль мамы — она повернула голову и что-то говорит. Отец кивает и ставит вот эту мелодию…
A howling wind is whistling in the night
My dog is growling in the dark