Я достал программу передач. В ней не значилось появление Семёна Сербина. Но это не могло быть самоуправством какого-то недисциплинированного оператора, Омар Исиро не позволял своим людям распускаться. Я позвонил ему, он уже спал, спросили — будить ли? Дело было не к спеху, я тоже улёгся.
Дело оказалось к спеху. Ещё до завтрака я включил стерео. На экране снова возник Сербин. На этот раз он разглагольствовал покороче — Гамов не спал, Сербин не хотел долго отсутствовать. А сообщил он лишь то, что было доступно его взгляду и пониманию — сколько раз Гамов ворочался, как открывал и закрывал глаза, как стонал, как захотел пить и как, застеснявшись пожилой Матильды, попросил Семёна провести его в туалет, в туалете всё прошло нормально, а от завтрака полковник снова отказался…
Я даже плюнул от отвращения и потребовал Омара Исиро к себе.
— Что вы устраиваете, Исиро! — выговаривал я министру информации. — Чудовищная же отсебятина! Выпустили на экран этого болвана! Гамов держит его возле себя, но это ещё не резон, чтобы малограмотный солдат докладывал миру о состоянии диктатора! Есть врачи, каждый день консилиум, дважды в день сводки здоровья — грамотные, правдивые сводки, только они дают истинную картину болезни. А что нёс этот олух? Как Гамов стонет, как поворачивается в постели, как кашляет, как чешется, как ведёт себя в туалете!.. Противно слушать! Прошу вас больше не выпускать Сербина на экран.
Вежливый и всегда согласный Омар Исиро вдруг показал клыки.
— К сожалению, не могу выполнить ваше приказание, Семипалов, — сказал он, впрочем, с обычной своей вежливостью. — Зрители требуют именно таких передач — масса писем и звонков… Ведь всем известно, что Сербин не просто охранник диктатора, а человек, постоянно находящийся рядом с ним.
— Понятно. Мои распоряжения для вас необязательны. А если Ядро единогласно запретит выпускать Сербина — подчинитесь?
— Единогласия не получится. Один голос будет против.
— Ваш?
— Мой.
— Хорошо — без одного голоса. Подчинитесь?
— Подчинюсь, но…
— Что за «но»?..
— Раньше, чем выносить на Ядро вопрос о Сербине, посмотрите, как слушают его рассказы. Вечером он появится между семью и восемью, это время, когда врачи стараются обеспечить Гамову короткий сон. Может быть, у вас изменится мнение.
— Буду смотреть. Что за рубежом?
— Информация о том, как принимают там известия о референдуме и болезни Гамова, начнётся в два часа дня.
До двух часов я успел управиться с неотложными делами, потом сел за стереовизор. И сразу понял, что за рубежом разразилась буря. Мы и раньше были избалованы вниманием врагов и нейтралов: и перемены в обществе, и события Священного Террора, и речи Гамова к народу, и, естественно, военные действия — всё подробно излагалось, всё шумно комментировалось, всё вызывало споры на улицах. Когда Штупа энергично нагнетал в Клуре и Корине жару и сухость, весь мир только об этом и говорил — и впервые нас не проклинали и не осуждали, — о том, каким бедствием может обернуться спасение детей, никто и не думал — единственно важное было спасти их. Но то, что показал нам Омар Исиро сегодня, стократно превосходило всё, что мы знали. Я увидел тысячные толпы на площадях перед огромными стереовизорами, снова увидел зал правительственных заседаний, Гамова, запутавшегося в своей речи, шатающегося и падающего. И на крик, вырвавшийся в зале из груди всех, толпы на площадях, показанных нам, отвечали таким же криком, может быть, более хаотичным, нестройным, но таким же единым голосом. И ещё Исиро нам показал страницы зарубежных газет, все они были заполнены известиями из Адана, на всех полосах трактовалась только одна тема — серьёзен ли план помощи Гамова, серьёзна ли его болезнь, есть ли шанс, что Латания осуществит на практике то, чего требовал от своего народа диктатор.
И в заключение Исиро вынес на экран беседу корреспондента Клура с правителем этой страны Арманом Плиссом. Генерал важно развалился в кресле, огромная его вислоухая голова покачивалась на тонкой шее, длинные широкие погоны выступали за края узких плеч. Генерал презрительным выражением лица показывал, что полагает сущим вздором всё, о чём его спрашивает корреспондент. А тот, маленький, кругленький, розовощёкий, настойчиво допытывался ответов, явно нежеланных генералу.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Вы слышали о новой акции диктатора Гамова?
ПЛИСС. Ничего не слышал. Я глух на то ухо, где звучат глупости.
КОРР. Вы считаете глупостью продовольственную помощь нашему голодающему населению?
ПЛИСС. Не помощь, которой нет, а бесконечные разговоры на темы помощи.
КОРР. Значит, всё-таки услышали!.. Оно точно, то определение, что вы дали разговорам, которые слышали, хотя глухи на то ухо, что их слушало? Имею в виду ваше краткое словечко — глупость.
ПЛИСС (начиная сердиться). Не совсем точное, точным будет не глупость, а вздор.
КОРР. Вздор — помощь голодающим? Ценой сокращения своей продовольственной нормы спасти того, у кого и доли этой нормы нет? Ценой самопожертвования выручить погибающего?
ПЛИСС. Вот именно — совершенный вздор! В горячем описании благородства помощи вы забыли самое главное — помощь не соседу, не другу, а врагу. Врагам не помогают, если они в беде, врагов радостно добивают. Поступать иначе могут только спятившие с ума.
КОРР. Или святые.
ПЛИСС. Я военный. Я не могу проводить существенного различия между святостью и сумасшествием, по-моему, одно поразительно смахивает на другое. Святость даже хуже сумасшествия, она больше мешает воевать. Пусть этими опасными категориями занимаются философы, это их собачье дело. Простите, если обидел кого из философов, но по-честному — так они надоели! Когда Орест Бибер пропал где-то в застенках Гонсалеса, то я погоревал о его несчастной судьбе, но также и порадовался — не будет больше его статей о преступности этой войны и вообще всех войн. После беседы с Гамовым он только об этом и писал.
КОРР. Ваше мнение о референдуме, который должен состояться в Латании через несколько дней?
ПЛИСС. А какое может быть мнение? Чушь собачья! Отдельный человек может сойти с ума или впасть в святость, что, как мы выяснили, принципиально одно и то же. Но ведь народ с ума не свести. Весь народ в святость не обратить. Народ понимает, что ему выгодно, а что во вред. В этом смысле латаны не отличаются от других народов.
КОРР. Но они спасали наших детей! Польза от этого им была?
ПЛИСС. Ещё бы! Они, спасая наших детей, преградили эпидемии дорогу к себе. Умело защитили свою безопасность. Отличная военная операция.
КОРР. Военная?
ПЛИСС. Разумеется. Латаны по натуре хорошие воины, а когда ими командуют прирождённые солдаты — Гамов, Семипалов, Пеано, — то это такая сила! Не говорю уже о поражении Вакселя и Троншке. Ваксель был надменный дурак, я с ним душевно дружил, а Троншке фатально не повезло… Но возьмите кампанию в Нордаге! Это же шедевр военного искусства. Семипалов с Пеано показали себя в Нордаге такими мастерами боя… Когда мы возьмём этих двух генералов в плен, я с уважением пожму им руки и скажу: «Ваш ученик, и только поэтому мне удалось победить вас!» Вешать их не буду, с почётом расстреляю!