Прямо в глаза Королю. Он упал навзничь, ослеп, не мог дышать, и только слышал, как убегала девушка. Пролежал он, наверно, целый час, прежде чем смог подняться, весь в грязи, да еще, падая, поранил руку и загибался от холода. Он совершенно не знал, что теперь делать, впервые в жизни до такой степени не знал, пойти, что ли, куда глаза глядят, — и больше никаких мыслей, грядущие дни представлялись ему «большущей кучей дерьма» (dixit Король). Было черно как в печи, и от уснувшего Брюсселя доносились до него мокрые шорохи.
Она смотрела на него, спящего. Чудесно, подумалось ей, смотреть на человека, которого любишь, когда он спит. Во сне все его черты смягчались освобожденно, как будто кто-то расстегнул сотню бретелек и бретелечек разом — уфф! — и это было почти другое лицо. Он становился похож на себя маленького, на того ребенка, которого она видела в его семейном альбоме. Он был также красив, но выглядел нежнее. Интересно, все выглядят нежнее, когда спят? А Гитлер выглядел нежнее, когда спал? Она сама удивилась своим мыслям.
Не было никакого резона думать о Гитлере, глядя на него. Ее муж — самый милый человек из всех, кого она когда-либо встречала. За три года, что они были вместе, у них случались размолвки, когда он нервничал из-за своей работы в компании по техническому обеспечению, когда они готовились к свадьбе, когда она повидалась с тем парнем, который ухлестывал за ней раньше… Но они никогда не ссорились всерьез. Он сказал ей однажды: «Прекрати, не раздражай меня!» И она прекратила. В другой раз он сказал: «С ума сойти, до чего ты упрямая», и она больше не настаивала. Так сложилось, она любила его, любила его лицо, и то, что он так аккуратен, почти по-военному, любила, когда он распоряжался, точно ответственный руководитель на совете директоров. «Для свадебного путешествия, — говорил он, — у нас есть, в принципе, два варианта, Африка и Азия». «Лично я, — говорил он, — предпочитаю Азию, обойдется немного дороже, зато там все лучше поставлено».
«Туристическая инфраструктура в Индии, — говорил он, — за последнее время сделала большой шаг вперед. Есть организованные туры, пятизвездные отели, большие города, храмы…» Она отвечала «да, да, да» и смотрела на выпуклую голубую жилку на виске мужа. Смотрела и думала, куда, интересно, течет по ней кровь, в какое полушарие мозга, какие механизмы там запускает, может быть, она питает особые клетки, ответственные за память. Как он первый раз ее поцеловал, как они первый раз занимались любовью, когда он спросил, есть ли у нее презервативы, а услышав отрицательный ответ, предпочел одеться и сбегать в дежурную аптеку, и от этого что-то странное примешалось к ее желанию, что-то медицинское, как будто она дожидалась врача, а не любовника, и сейчас ей придется принять лекарство, а не любовь. От этого она немного остыла. Пока она его дожидалась, по телевизору шел повтор передачи «Таласса» про дрейфующие айсберги в Северной Атлантике. Это ее как-то смутило, навело на мысли о собственной сексуальности, кончала ли она хоть когда-нибудь? Она решила, что да, с тем преподавателем гравюры. А кончал ли с ней когда-нибудь мужчина, по-настоящему, на этот вопрос ответить было труднее, возможно, когда она согласилась сделать одну вещь тому же преподавателю гравюры, ему это, кажется, понравилось. Обо всем этом она думала, когда он вернулся с презервативами. Они прошли в спальню, он раздел ее, вполне традиционно, начав сверху и целуя после каждой одежки. Потом разделся сам и лег рядом, ей понравилось прикосновение его тела, крепкого и горячего, и она лежала с закрытыми глазами, пока он освобождал презерватив от упаковки и аккуратно надевал его. Ей виделись айсберги, проплывавшие по морю, температура воды в котором не превышала трех градусов по Цельсию, виделся грязно-белый цвет неба над тринадцатой параллелью. Это все испортило. Потом их отношения стали регулярными, все, что нужно, подогналось друг к другу, естественно и очевидно, а она смотрела на это издалека, словно на космический пейзаж из пластмассового Лего. Все было хорошо, она познакомила его с родителями на дне рождения, который устроили у них на квартире. Он был безупречен, чуточку слишком серьезен, но безупречен. Потом настала ее очередь знакомиться с его родителями. Его отец оказался старым и насквозь больным организмом в рубашке, усеянной подозрительными пятнами. Его мать рассматривала ее с интересом биолога, обнаружившего раковую опухоль на печени лабораторной крысы. На протяжении всего обеда ей хотелось как можно скорее уйти. Она все время чувствовала, что больше не выдержит ни минуты, упадет в обморок, завизжит или убьет кого-нибудь. Почему — она не знала. Он ничего не заметил, как ни странно, она выдержала до конца, только затылок болел, и они вернулись домой. Тут ей почему-то захотелось умереть, она смотрела, как он чистит зубы, слышала шум воды в туалете, потом он лег к ней в постель, придвинулся поближе, от него пахло мясом и мятой, он погладил ее грудь, она не противилась, и тогда айсберги Северной Атлантики снова всплыли под свинцовым небом.
Она его любила, она была уверена, что любит его. Вообще, они оба часто говорили друг другу «люблю». Он говорил ей, она говорила ему, им этого хватало. Она все смотрела на него, самолет начал снижаться и беззвучно вошел в толщу облаков. Он открыл глаза. Она увидела, что у него крысиные глаза. Глаза гадкой крысы.
— Подлетаем, — сказала она.
Он посмотрел в иллюминатор. Было темно. Невозможно определить, на какой высоте самолет. Внизу, как на огромном черном ковре, проплывали десятки крошечных желтых огоньков, точно планктон, подхваченный теплым течением. Индийский ландшафт с высоты с тем же успехом мог бы быть и Голландией. Он протер глаза и взглянул на часы.
— У нас семь утра.
Она совсем не устала, чувствовала себя вполне в форме, ей хотелось заняться любовью, когда-то она видела в одном фильме, как парочка занималась этим в туалете самолета. Это ей показалось занятным, как-то возбудила мысль о том, что посторонние люди могли быть совсем рядом, за тоненькой, в несколько миллиметров перегородкой, а самолет летел со скоростью восемьсот километров в час, на высоте девять тысяч метров. Он встал и направился в туалет, и ей ужасно захотелось, чтобы он предложил что-нибудь в этом роде. Она чувствовала, как что-то разрастается у нее внутри. Он ничего не предложил. Она посмотрела на проплывающие за стеклом огни, подумала, что любит его, подумала, что у него глаза гадкой крысы, подумала, что другой человек, возможно, предложил бы ей чем-нибудь заняться в туалете. Она подумала, что они уже в Индии, в Бомбее, глубокой ночью, и это очень романтично. Подумала, что они займутся любовью через пару часов. Без презерватива. Он навалится на нее всей своей тяжестью, его подмышки будут остро пахнуть долгой дорогой, его руки оставят красные полосы на ее коже, его волосы растреплются, и она закричит, и он закричит, и будет словно дыра в реальности, где не существует больше ничего, только это, и она скажет: «Я люблю тебя», и он укусит ее, и она укусит его, и она будет лежать, пригвожденная к матрасу, и он сожмет так сильно, что у нее хрустнут кости, и она на секунду потеряет сознание, и очнется в крепких руках, крепких, как перекладины стула, и не сможет сразу высвободиться, и плюнет ему в лицо, и скажет, чтобы он закрыл свои крысиные глаза, и оставит его подыхать, и пусть его не похоронят, а сожгут на берегу Ганга, а она тогда притворится, будто плачет, и станет в трауре красивее маньчжурской принцессы. Он вернулся из туалета и сел на свое место рядом с ней. Загорелась табличка «fasten seat belt». Он пристегнул ремень.