— Да это сколько угодно! Вот… — Грек шустро отсчитал монеты. — И все же… как насчет боя с гладиатором-мужчиной? А? Раз тебе нравится эта девчонка, почему бы не поставить снова?
— Какая ставка? — спросил Осторий.
— Один к двадцати. Ну как?
— Хорошо, ставлю! — Осторий вернул все выигранное греку. — И еще десять золотых.
— Ого! — Хрисипп присвистнул. — Ты точно к этой красотке неравнодушен. Только учти, Гай Осторий, против нее выйдет здоровенный парень-мурмиллон.
Грек громко расхохотался. Писец, записывавший ставки, принялся вторить, визгливо похрюкивая.
— Кто знает, может, тебе повезет, — хмыкнул Хрисипп и вручил Осторию Старшему новую свинцовую табличку. — А парень никак хнычет? Первый раз увидел смертный поединок? Да ладно, сегодня всё совсем не страшно. Миленько так получилось.
Гай хотел вскочить, но отец предусмотрительно положил ему руку на плечо.
— Вот в прошлый раз, когда мурмиллон выпустил из фракийца кишки, жуть что было! — продолжал разглагольствовать Хрисипп.
Тут его позвали снизу, и он козлом запрыгал по ступеням — принимать новые ставки. Писец с сумкой поспешил следом, строя рожи и передразнивая плачущего Гая.
— За что? — Гай отер ладонью слезы. — За что?! Она же хорошо сражалась. Почему ее убили? Что она сделала? Она была такая, такая…
— Гай… Гай… — услышал он шепот отца над самым ухом, и сильные пальцы сдавили плечо. — Запомни, Гай: даже победителю никто не гарантирует жизнь.
* * *
В перерыве, пока зрители посещали уборные и покупали у лоточников жареные колбаски и хлеб, два десятка рабов неспешно обходили арену, засыпали пятна крови чистым подкрашенным песком и кропили водой с разведенным в ней шафраном. На задних рядах моряки ссорились с рабами, что работали на подъемниках. Рабам уже нечего было делать до вечера — в этот день из подвалов зверей больше не поднимали, и до конца представления служители превратились в зрителей.
Гай ожидал, что Мевия выйдет сразу после перерыва, но вместо этого на арену вышли гладиаторы-мужчины. Одна пара, потом вторая.
— Ночной бой — вот для чего ее оставили, — сказал Осторий, хмурясь.
Он не ошибся — второй поединок Мевии объявили, когда уже начинало темнеть: Моряки свернули тент, свежий ночной воздух вливался в чашу амфитеатра, крупные звезды горели в небе, еще не полностью черном, еще хранящем последние разводы дневной синевы, и красноватый отблеск на западе подсвечивал крыши и капители колонн на Капитолии.
Из подвальных помещений амфитеатра доносились рев львов, рычание пантер, лай псов. Чудилось Гаю, когда догорит за Тибром закат, вырвутся из подвалов черные псы, не обычные, пусть и страшные, натасканные рвать человечью плоть на потеху толпе, а злобные стигийские твари, воплощения мрака из свиты самой Гекаты. Взовьются они в воздух, легко, будто стали крылаты, и обрушатся в императорскую ложу, вонзят зубы в тело обряженного в пурпур лысого «государя и бога», отведают его человечьей вонючей плоти. И, залив ложу правителя потоками крови, сиганут вновь на арену и исчезнут. Тогда стон ужаса и одновременно облегчения пронесется по рядам зрителей. Это походило на один их тех рассказов, что придумывал Гай по ночам, а утром рассказывал Марку по дороге в Юлиеву базилику. На рассказы, которые никогда не сбываются.
— Поединок женщины с карликом! — возвестил глашатай.
Первыми на арену по двое выступили служители, одетые в звериные шкуры, неся по факелу в каждой руке. Сразу же ночь сделалась непроницаемой, а тишина в амфитеатре зловещей — лишь потрескивала горящая сера, да еще долетал с задних рядов чей-то сдавленный кашель.
Напряжение достигло предела, и тогда появились бойцы — Мевия в шлеме, с круглым щитом и кривым мечом, и рядом с ней уродливый коротышка, обряженный как мурмиллон.
— Это же Паук! — прошептал парень в полупрозрачной тоге.
Неожиданно в тишине кто-то громко свистнул. Зрители на трибунах завопили все как один. Ужас сменился восторгом.
— Паук! — гремел амфитеатр.
«Плохо, — подумал Гай. — Домициан обожает мурмиллонов. А Паук, говорят, отличный боец. Значит, всем ясно, кто победит!»
Природа задумала Паука могучим красавцем — с длинными сильными руками, с крепкими ногами, но в детстве он упал с дерева, повредил спину, вместо атлета получился чудовищный урод — туловища в его теле практические не осталось — место туловища занял огромный горб. Грудная клетка, смятая изувеченным позвоночником, выпирала вперед тараном боевого корабля, шею вмяло куда-то внутрь — подбородок горбуна едва не упирался в грудь. При этом карлик был силен и подвижен, издали он в самом деле напоминал огромного паука, а шлем мурмиллона смотрелся на нем нелепо. Поговаривали, что Паук происходил из знатной семьи, чуть ли не из патрицианского рода, какого именно, правда, никто не знал. Семья отказалась от него из-за уродства, мальчишку подкинули уже в школьном возрасте, он вырос рабом. Потом родители его признали, но карлик дерзко отказался от этого запоздалого родства и остался в прежнем своем качестве. Так ли все было, как рассказывают, — неведомо, но этот человек казался одновременно жалким и страшным, и эта двойственность, видимо, больше всего нравилась Домициану. Рядом с корявым уродом Мевия выглядела богиней. Длинноногая, стройная, выше противника на две головы, она двигалась с грацией большой кошки, в то время как мурмиллон нелепо подпрыгивал и раскачивался при каждом шаге.
Мевия и Паук остановились перед императорской ложей.
— Аве, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! — выкрикнул Паук.
Кричал он один. Мевия молчала, плотно стиснув зубы.
С того момента, как она увидела противника, ее охватила растерянность. Мевия готовилась драться с мурмиллоном, который будет ей равен по росту или даже выше. Здесь же был низенький длиннорукий уродец. Теперь в роли той самой кошки, о когтях которой на каждом уроке твердил ей Осторий, оказался Паук. Что делать? Она не знала. Все домашние заготовки, всё, чему учил ее бывший военный трибун, пошло насмарку. Мевия огорошенно озиралась, понимая, что до поединка остаются считаные мгновения, а итог будет лишь один — смерть. В груди образовалась пугающая пустота. Бездна.
«Сейчас… сейчас… я что-нибудь придумаю».
Но ничего, абсолютно ничего не придумывалось. Она лишь щурилась, как велел делать Осторий при выходе на арену, чтобы яркий солнечный свет не ослепил ее в первый момент.
Какой, Орку в задницу, свет! Сейчас же ночь!
Но она все равно щурилась — что ей еще оставалось — только следовать выбранному плану, хотя это обрекало ее на провал.
«Стисни зубы и делай носом короткие вдохи! — вспомнился ей совет Остория. — Иначе задохнешься… обопьешься воздухом… такое бывает».
— Мы уравняли шансы этого мужчины и этой женщины! Дабы поединок был справедливым! — объявил глашатай.