Мистер Броукли сделал эффектную паузу, прокашлялся и налил себе воды. Я с надеждой смотрел на его сутулую фигуру в старомодном пиджаке, на его горло — толстое, старческое, в багровых складках. Оно пульсировало, как сердце, в такт глоткам.
— Нет! — кашлянул мистер Броукли и поставил стакан. — Не таков наш Джонни! Он не пошел грабить банк! Он не стал продавать наркоту на улице! Почему? Джонни не преступник! Применив свой талант электрика, Джонни строит в гараже невиданный, уникальный прибор! Который позволит ему отныне переписывать для домашнего пользования любые понравившиеся…
— Самодельную копировальную технику и сканер для снятия государственной защиты с карточек Джонни приобрел у электронщика Скотти Вильсона, также проходящего по делу музыкальных пиратов, — сообщил обвинитель монотонным голосом.
— Пожалуйста, не перебивайте адвоката. — обиделся мистер Броукли. — Уважаемые судьи! Да, Джонни не ангел! Да, собирая личную коллекцию, ему пришлось заняться незаконным копированием. Порой ему приходилось изготовлять карточки и для друзей — обменивать, дарить… А кто из вас, уважаемые судьи, устоит перед соблазном поделиться своей радостью с ближним? Разве не сам Господь благословил нас делиться всем, что имеешь? Должны ли мы так жестоко наказывать Джонни? Мой подзащитный признал вину и раскаялся! Разве он не наказан уже тем, что у него конфисковали дорогостоящую аппаратуру и всю фонотеку, которая была ему дороже жизни?! Нет! Мы дадим ему еще один шанс начать честную жизнь! Да хранит Господь Соединенные Штаты Земли!
Мистер Броукли картинно замер с поднятой рукой. Наступила тишина. По залу кружилась большая осенняя муха.
— Напоминаю суду, что в гараже обвиняемого найдено более восьмидесяти тысяч незаконно изготовленных музыкальных карт, — произнес обвинитель бесцветно. — За два года подпольной деятельности он продал перекупщикам свыше двухсот тысяч музыкальных карт, заработав на этом более ста тысяч кредитных знаков.
— Ну, не знаю… — обиженно пробурчал мистер Броукли и сел.
И я понял, что мне крышка. Странно, но до этого момента я еще надеялся, что все обойдется. Дальше я помню смутно, и лишь последняя речь судьи впечаталась в память, словно ее вбили туда молотком:
— Суд признает Джонни Кима виновным в незаконном изготовлении и распространении авторской продукции. Суд приговаривает Джонни Кима к семи месяцам лишения внутренней свободы.
* * *
В ту ночь мне снилась статуя Свободы. Она стояла на песчаном берегу, пламя гулко рвалось из поднятого факела и освещало заревом бегущие морские волны. Она была живая, я видел ее гладкую розоватую кожу. На ней была обтягивающая майка. Она не смотрела на меня, смотрела далеко-далеко в море. И танцевала. Даже не танцевала, просто легонько покачивала бедрами, чуть сгибая то одну, то другую коленку — как уставшая девчонка на танцполе. А над ней кричали чайки. Кричали так тоскливо и пронзительно, что в конце концов я понял: это телефон. И проснулся.
Оказалось, даже не телефон — звонили в дверь. Чертыхаясь, я завернулся в одеяло и прошлепал в прихожую. На пороге стоял Григ с ящиком пива.
— Надеюсь, не разбудил? — спросил он осторожно.
— А как ты думаешь?
— Я ж не знаю, как ты теперь… — Григ запнулся, — думал, тебе все равно не спится… Я волновался, что ты… Телефон отключен, ну и это… Решил приехать. Тебе же сейчас нельзя одному?
— Со мной порядок, — сказал я. — Телефоны в суде попросили отрубить, а потом я и забыл. Да проходи уже, не стой в дверях! Сейчас оденусь.
Пока я одевался и чистил зубы, Григ успел порылся в моем холодильнике и приготовить яичницу. Есть мне совсем не хотелось. Я отхлебнул пива и теперь задумчиво щекотал яичницу кончиком вилки.
— Тебя напрягает об этом рассказывать? — спросил Григ.
— Любопытство заело? — усмехнулся я. — Да нет, чего тут напряжного? Что именно тебе интересно?
— Ну, я сидел в зале, когда эта сука объявила семь месяцев. А потом тебя увели.
— Остальным чего дали, не запомнил?
— Дика отпустили. Он отмазался, типа курьер, и вообще не знал, что в коробках.
— Ну слава богу, еще не хватало загреметь Дику с женой и ребенком…
— Спасибо, что меня не сдал… — потупился Григ.
— А ты по-любому тоже курьер. Так что не скули. Скажи лучше, как дядька Вильсон?
— Два с половиной года…
— Два с половиной?! — изумился я. — Вот звери! Ты ему звонил?
— Да чего ты за Скотти волнуешься? У него уже вторая судимость за подпольную электронику. Говорят, вторая идет намного легче. Скажи лучше, что с тобой было?
— Тебе интересно? Я тебя разочарую — ничего интересного. Повели меня в подвал, в судебную лабораторию. Дали подписать какую-то бумагу — я не помню, херня какая-то. Измерили давление, вкололи под лопатку какую-то гадость. Усадили в кресло, пристегнули, надели на голову электроды. Лоб с подбородком воткнули в специальную рамку, чтоб не вертел башкой. Там экран перед креслом, на нем заставка крутится — статуя Свободы, разумеется. А что дальше было, я не помню — отрубился.
— А потом?
Я неосторожно ткнул вилкой, глаз яичницы лопнул и потек по тарелке веселым желтым ручьем.
— Все. Отстегнули от кресла и отправили домой. Предлагали отвезти на полицейской машине, но я отказался — на хер надо? Поехал на подземке. Добрался до дому и спать лег.
— Ну а как… ощущения?
— А то сам не представляешь? Забыл, как в колледже от тебя Кэтти ушла? Как мы вот так же сидели, и ты мне тут в соплях рассказывал, что жить без нее не сможешь, и больше никто и никогда…
— Да уж прямо в соплях из-за этой шлюхи! — обиделся Григ. — Да и когда это было?
— Не важно когда, важно как. Вот точно так же, только по максимуму. И к статуе Свободы. И не пройдет, пока не снимут через семь месяцев. Самому было интересно — как им это удастся? Чтоб я, да к статуе… Не знаю как, но удалось.
— Наверно, это лучше, чем в тюряге сидеть, как было до реформы правосудия? — кивнул Григ с набитым ртом.
— Не знаю… — задумался я. — Не знаю, что хуже. Я типа продолжаю жить сам по себе, где хочу и как хочу… С другой стороны — на хер мне это теперь надо?
— Тяжело?
— Очень тяжело… — вздохнул я.
— Держись, — сказал Григ.
— Держусь.
— Интересно, а если бы ты геем был? А тут статуя Свободы…
— Во, точно. — Я отхлебнул пива. — Вот эту анкету я и подписывал! Если б я девкой был или геем — меня б в статую Гагарина втюрили.
— А ты не мог их обмануть? Сказать, что гей, и у них бы ничего не сработало?
— А если бы сработало?
Мы помолчали.
— На, съешь еще и мою, все равно мне не хочется. — Я подвинул Григу свою тарелку.