Не помню сколько прошло времени, но когда мы устали, совсем выдохлись, и просто лежали на ковре, прижавшись друг к другу, раздался выстрел. Затем снизу послышался истошный женский крик и следом еще два выстрела. Мы лежали молча. В коридоре щелкнула дверь, и на пороге комнаты показался Олег. В одной руке у него была водка, в другой — красное вино. Дорогое, судя по виду.
— Купил? — спросил я.
— А то ж, — кивнул Олег, отхлебнул водки и протянул бутылку мне. — Пойдем принесем, там еще осталось.
— Да ладно, потом сходим, — сказал я, глотнув и передавая бутылку девушке.
— И то верно, — кивнул Олег и повернулся к ней. — Ну что? Пойдешь к своей матери?
Она глотнула водки, поставила бутылку на пол, поднялась и медленно пошла к окну. Мы жадно рассматривали ее фигуру.
— Жарко, — наконец сказала она. — И страшно. Очень страшно.
— Чего ноешь, мы проводим, — сказал Олег.
Она молчала, стоя к нам спиной, контуры фигуры расплывались в ослепительном зареве оконного проема.
— Да вообще страшно…
— Далеко идти-то? — спросил Олег.
— Никуда я уже не пойду, — сказала она.
— А мать одна? — спросил я.
— С ней отчим. Да и какая уже разница?
— И молодец, — одобрил Олег. — Давай тост. За эту, блин… как ее… за встречу. За что же еще?
Я сидел на диване, девушка лежала на моих коленях и смеялась. На тахте у противоположной стены развалился Олег и курил трубку.
— Шерлок, блин, Холмс, — хохотала девушка.
— Олег, — говорил я. — Нет, ты, блин, скажи мне, кто тебе дал право убивать, а?
— Колян, салага, ты сам понял, что сказал? Я этот, искупитель на.
— Искупитель! — смеялась девушка.
— Да погоди, на. Не то… Избавитель-на! Они же все сгорят к едреням через несколько часов. Медленно, мучительно. А я их — хабах и избавил.
— Это еще, блин, неизвестно — медленно или нет.
— Известно, — сказала девушка. — Я сама один из докладов переводила на фиг. Там сказано, что температура в последние часы стло… стло… стлокновения будет нарастать с тридцати градусов до трехсот, но это займет два часа! Плавно! — она покачала в воздухе пальчиком. — Плав-но! Поняли?
— Переводила, — сказал Олег. — Да это и без тебя во всех газетах было.
— А я тоже переводила! Переводила!
— Подожди, — сказал я. — А есть гипотеза, что, блин, и не будет никакого столкновения.
— Не свисти, — сказал Олег. — Она же в сто раз больше Солнца.
— А все равно не факт! — сказал я. — Может, и пройдет мимо. Но! Внимание!
Но! Если даже прямого столкновения не будет, то все равно Земля сойдет с орбиты и превратится в сгусток плазмы от разогрева.
— Не умничай, не на лекции своей драной, — отвечал Олег.
— От разогрева! — смеялась девушка. — Раз! И раз! От разогрева!
— Может, в метро спуститься? — сказал я.
— Да ну его к ежам. Сэкономишь пять минут, зато будешь весь в дерьме и духоте. Ты скотина или человек? Сдохни как человек. Хоть раз в жизни.
— Ребята… — вдруг нервно сказала девушка. — Ну как такое может быть? Ну неужели мы все… — она закрыла лицо руками и задергалась.
— О, начинается, — вздохнул Олег. — Никогда не дрейфь раньше времени, поняла? Когда нас с Тимуром заперли в карцер, мы не дрейфили. А майор Лухой — это такой, знаешь, абзац… Или сам загнобит, или в дисбате сгноит. Проследит, чтоб сгноили.
— Олежек, ты о чем? — спросила девчонка.
— Да ты слушай, сейчас поймешь. Короче, утром в караулку заходит сам, блин, полковник, поняла? Потому что позвонили, что в часть фигачит проверка. И видит Лухого — это нам пацаны из караула сказали. Короче, видит, что хлебало у Лухого как, блин, таблица настроечная в телике. И сам Лухой спит пьяный в полное сусло, и мы по углам валяемся никакие, ну просто абзац. Нас тут же за задницу и в карцер. Полковник все, блин, понял. Позвал двух салаг и приказал, чтоб прямо при нем отмыли Лухого скипидаром, ясно? Но это мы потом узнали. И, короче, двое салаг стали его мыть. Намочили тряпку, плюх — чуть, блин, не выжгли ему все хлебало. Лухой очухался и начал их дико мордовать прямо на месте. Ну и тут его самого покрутили и заперли вместо нас в карцере. Прикинь, у нас один был карцер, застава-то маленькая. А он бы нас убил как не фиг делать. И их бы убил. А полковник хотел сначала разобраться и сам всем вломить. Короче нас с салагами в грузовик и на пилу. Знаешь, что такое пила? Это у нас на болоте ангары были, просто абзац.
— Я не хочу умирать, — сказала девушка. — Только подумайте, вот мы сидим… и никогда… никогда… нас не будет… — она тряслась в рыданиях, я гладил ее плечи, стараясь успокоить.
— На фиг нам истерика? — задумчиво сказал Олег.
Я подумал, что он сейчас полезет искать свой пистолет, и это будет неприятно. Но он лишь сказал:
— Колян, это… Склифософский. Чего у тебя там за таблетки?
Успокоительное?
— Да. Но еще рано.
— Рано, — Олег повернул запястье и взглянул на свои командирские часы. — Отломи девке четвертуху. Пусть успокоится. И запить принеси.
Я аккуратно снял рыдающую девушку с колен, сходил на кухню и открыл кран.
Воды, конечно, не было. Тогда я вернулся, откупорил бутылку вина, достал из шкафа пыльный бокал, нашарил капсулу и отломил ногтем четвертинку таблетки.
— Что это? — хрипло спросила девушка.
— Четвертинка успокоительного, — я положил белую крошку на ее ладонь.
Она брезгливо смотрела на нее.
— Это не яд, — сказал я.
— Во как. Помирать, блин, помираем, а отравиться боимся, — произнес Олег из своего угла.
Девушка положила крошку на язык и запила.
— Ни фига ты не понимаешь, — сказала она, вновь укладываясь ко мне на колени. — Нас всех не будет…
— Ну а ты чего, собралась вечно жить? — сказал Олег. — Может, ты бы сегодня и так под грузовик попала или бы этой, как ее, паленой водкой отравилась? А не сегодня, так через двадцать лет или сорок там. Тебе не по фигу когда?
— Стоп, Олег! — сказал я и зачем-то погрозил пальцем. — Вот тут разберемся! Ты сказал, что можно делать все. И даже на фиг убивать, потому что все равно все сдохнут, так? А чего ты раньше не убивал, если все равно все сдохнут? Противоречие, блин! — я потер ладони.
— Противоречие, блин! — повторила девушка и хихикнула.
— Ни фига и не противоречие. — Олег вытряхнул трубку на ковер. — Когда я сегодня убиваю, я избавляю от страданий, так? Они мне должны спасибо говорить. А тогда бы я отнимал жизнь, понятно?