– Тебе надо пожить здесь некоторое время. Это будущее Европы. Скоро везде будет так же.
– Надеюсь, что нет. Послушай, я уже разговаривал с Данвилой. Он пытается добиться аннулирования результатов предварительного слушания. Я не очень понял все эти юридические штучки, но есть вероятность провести новое слушание, когда ты изменишь свои показания. Ты расскажешь о каких-нибудь смягчающих обстоятельствах: от горя у тебя помутился рассудок или ты не понимал, что говорил переводчик… По крайней мере, будет хоть какая-нибудь зацепка.
– Данвила… да…
Фрэнк повертел в руках пачку сигарет.
– …Приятный человек. Кажется, он потрясен. Да и ты тоже.
На лице у него вновь заиграла дружеская, но хитроватая улыбка, он откинулся на спинку стула, закинув руки за голову, уверенный теперь, что сможет выдержать мое присутствие, словно мы снова играем все те же знакомые с детства роли: он – сбившаяся с праведного пути творческая личность с бурным воображением, а я – лишь невозмутимый и туповатый старший брат, до которого шутки доходят медленно. Для Фрэнка я всегда был чем-то вроде любимого развлечения.
На нем был серый костюм и белая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Видя, что я его разглядываю, он провел рукой по подбородку.
– Галстук у меня отобрали. Его разрешено надевать только в суде. Видишь ли, из него можно сделать петлю, – вот судьи и позаботились, чтобы я не покончил с собой.
– По-моему, Фрэнк, именно этим ты и занимаешься. С какой стати ты признал свою вину?
– Чарльз…– устало махнул он рукой.– Так получилось, я не мог сказать ничего другого.
– Но это же бред. Да причем тут ты?
– А кто же еще, Чарльз?
– Ты устроил пожар? Скажи мне, это останется между нами. Ты действительно поджег дом Холлингеров?
– Да… На самом деле, да.
Он достал из пачки сигарету и подождал, пока полицейский даст ему прикурить. Над видавшей виды латунной зажигалкой вспыхнуло пламя, и Фрэнк секунду-другую пристально вглядывался в него, прежде чем склониться к зажигалке с сигаретой во рту. На какое-то мгновение свет живого огня озарил его лицо. Это было спокойное лицо человека, смирившегося с судьбой.
– Фрэнк, посмотри на меня.
Я помахал рукой, чтобы развеять призрачные клубы табачного дыма.
– Я хочу услышать твой ответ. Это ты, именно ты поджег дом Холлингеров?
– Я уже ответил.
– И это была смесь эфира и бензина?
– Да. Не повторяй мой опыт. Она чудовищно горюча.
– Я не верю. Ради бога, скажи, зачем? Фрэнк!…
Он пустил кольцо дыма к потолку, а потом заговорил спокойным, почти бесстрастным голосом:
– Тебе надо некоторое время пожить в Эстрелья-де-Мар, чтобы хоть что-нибудь понять. Избавь меня от расспросов. Если я стану объяснять, что именно произошло, для тебя это ровным счетом ничего не будет значить. Здесь другой мир, Чарльз. Это не Бангкок и не какие-нибудь Мальдивские острова.
– Попробуй все-таки объяснить. Ты кого-то покрываешь?
– Нет, зачем?
– И ты лично знал Холлингеров?
– Я хорошо их знал.
– Данвила говорит, в шестидесятые он был вроде киномагната.
– Недолго. В основном он занимался земельными сделками и строительством офисов в Сити. Его жена была одной из последних старлеток «Школы шарма» Рэнка [8] . Сюда они переехали около двадцати лет назад.
– Они часто приходили в «Наутико»?
– Строго говоря, постоянными клиентами они не были, просто заходили в клуб время от времени.
– И ты был у них в тот вечер, когда возник пожар? Ты был в их доме?
– Да! Ты начинаешь допрашивать меня, как Кабрера. Истина – последнее, что хочет выяснить любой дознаватель.
Фрэнк смял сигарету в пепельнице и слегка обжег пальцы.
– Пойми, для меня их смерть – это трагедия.
Интонационно он никак не выделил свои последние слова, произнося их так же, как однажды в десятилетнем возрасте, войдя в дом из сада, сообщил мне, что умерла его любимая черепашка. Я знал, что сейчас он сказал правду.
– Мне сказали, что к ночи ты вернешься в Малагу, – заговорил я снова.– Я навещу тебя там, как только смогу.
– Всегда приятно повидаться с тобой, Чарльз. Он ухитрился схватить меня за руку, прежде чем полицейский успел сделать шаг вперед.
– Ты заботился обо мне, когда умерла мама, и сейчас продолжаешь в том же духе. Ты здесь надолго?
– На неделю. Мне надо в Хельсинки, готовить документальный телефильм. Но я вернусь.
– Вечно ты скитаешься по миру. Нескончаемые путешествия, все эти залы отлета… У тебя хоть раз было чувство, что ты действительно куда-то прибыл?
– Трудно сказать. Иногда я думаю, что превратил джет-лаг [9] в новую философию. Это ближайший доступный нам аналог покаяния.
– А что с твоей книгой о самых крупных публичных домах мира? Ты уже начал?
– Пока продолжаю изыскания.
– Помнится, ты говорил то же самое и в школе. Мол, все, что тебя интересует в жизни, – это опиум и бордели. Настоящий Грэм Грин, но в этом всегда было что-то героическое. Опиум по-прежнему куришь?
– От случая к случаю.
– Не беспокойся, я не скажу отцу. Как он?
– Мы перевезли его в маленький частный санаторий. Он меня уже не узнаёт. Когда выберешься отсюда, надо будет его навестить. Думаю, тебя он вспомнит.
– Я ведь никогда его не любил.
– Он как ребенок, Фрэнк. Все позабыл. Теперь он может только пускать слюни и дремать.
Фрэнк откинулся назад, улыбаясь в потолок своим воспоминаниям, которые освежили серый фон его хандры.
– Помнишь, как мы начали воровать? Странно… все это началось в Эр-Рияде, когда заболела мама. Я тащил все, что попадалось под руку. Ты ко мне присоединился, чтобы я чувствовал себя увереннее.
– Фрэнк, все же понимали, что это пройдет.
– Кроме отца. Он не смог справиться с собой, когда у мамы начались проблемы с психикой. Завел романчик со своей секретаршей не первой молодости.
– Он просто был в отчаянии.
– За мои кражи он ругал тебя. Обнаруживал, что у меня карманы набиты конфетами, которые я стащил в «Эр-Рияд Хилтон», но виноватым всегда оказывался ты.