— Я прихвостень, а он хвостень, — указал на замершего в предпрыжковом состоянии кота ланчжун. — Вот и хвост у него опять же… А вы — мерзкий скорпион и обыкновенный вор. Вам разве мама в детстве не говорила, что брать чужое — нехорошо?

— Ненавижу!.. — выдохнул Зия и судорожно распахнул халат. Показалась рукоять кинжала. — Ненавижу! — Гамсахуев схватился за кинжал. — Прочь с дороги, не то я изрублю тебя и твоего мерзкого кота!

— Неужели? — искренне удивился Баг. — Надо же! И сколь мелко вы, подданный Гамсахуев, планируете нас изрубить?

Фамилию скорпиона Баг произнес особенно смачно.

— А! — гортанно выкрикнул горец и, выхватив кинжал, угрожающе воздел его над головой.

— Ди! — видя, что скорпион настроен решительно, обратился к коту ланчжун. Как там к Зие ни относись, в храбрости ему было не отказать. — Отойди в сторону, будь другом. Тут намечается скоротечное фехтование. Ди!! — крикнул Баг, видя, что длинный кинжал горца начал уже свое неумолимое движение в сторону кота.

Дальше все произошло очень быстро: Гамсахуев со всей дури обрушил оружие на Судью Ди, кот за долю мгновения до неизбежного разрубления высоко, на всех четырех лапах, подпрыгнул вверх, а потом прямо из воздуха — Баг только крякнул — пал коршуном на Зию и принялся драть его когтями.

Отставной человекоохранитель рванулся вперед. Ребром ладони ударил Гамсахуева по запястью. Кинжал выпал, а сам Зия слепо замахал руками, пытаясь добраться до кота. Вотще: Судья Ди царил везде — и спереди, и сзади, и по бокам. В пару мгновений Гамсахуев был изодран на совесть. Халат на его плечах висел клочьями. Кот упоенно пел боевую песнь.

Баг все же сдержал данное Судье еще в Теплисе слово.

Наконец борец за чистоту горного народонаселения повалился на четвереньки. Судья Ди мгновенно взлетел ему на загривок и впился зубами в шею. Гамсахуев окончательно обезумел.

— Уберите его! Уберите!!!

Это была уже капитуляция.

«Не лишился бы скорпион глаза, — озабоченно подумал Баг. — Должен же он полноценно рассмотреть неумолимое правосудие»…

— Вы, подданный, можете, конечно, сказать, что это нечестно, — наконец придержав кота за шкирку (а тот, в свою очередь, придерживал за шкирку Зию), сказал Гамсахуеву Баг. — Можете, конечно, сказать — а вы речистый, я слышал, — что вас подло затравили ручным тигром. Не дали благородно погибнуть с кинжалом в руке, как то и подобает мужчине. Но разве мужчины бьют беззащитных людей палками? Разве мужчины швыряют камни в окна? Разве мужчины отнимают вещи у немощных стариков? Было бы смешно, согласитесь, биться с вами благородным холодным оружием. С такого, как вы, и кота вполне достаточно. Тем более, у кота к вам самые серьезные претензии.

Даже если Зие и было что возразить, в тот момент он не нашелся. Все внимание Гамсахуева было сосредоточено на впившихся ему в шею маленьких, но острых клыках.

— Ди! — пошевелил Баг приникшего к горцу кота. — Мальчик мой, отпусти поганца. — Судья Ди лишь еще глубже вонзил когти: отпускать поганца кот явно не собирался. Зия взвыл. — Ну же, Ди. Слезай. Мы его сейчас свяжем. — Вдалеке послышалось приближающееся завывание сирены «скорой помощи»: видно, Богдан по телефону вызвал. — Ну вот, подданный, сюда уже спешат лекари. Не успеете помереть от потери вашей драгоценной крови…

Кое-как Судью Ди удалось оторвать от Гамсахуева — кот был уверен, что сделал еще далеко не все, что мог и должен, а потому ланчжуну тоже досталось; горец обессиленно распластался на земле. Человекоохранителю даже стало его немного жалко.

— Слушай… — Баг на вытянутой руке держал Судью Ди за шиворот. Тот желал биться дальше: напряженные лапы с обнаженными когтями грозно торчали в стороны. — Слушай, драгоценный кот. Ты что же, и меня полосовать будешь? — Ланчжун как следует встряхнул фувэйбина.

Драгоценный кот перестал рычать и посмотрел на хозяина. Потом расслабился и повис.

— Вот и хорошо… — Баг свободной рукой поднял рюкзак и запихал Судью Ди внутрь. Кот опять взъярился: возражал. «У него тоже путешествие не сложилось, — с неожиданным сочувствием подумал Баг, — вместо свадьбы сплошной мордобой…» — Эй, подданный, а вы куда направились? — наступил ланчжун подкованным каблуком на Гамсахуева, который, воспользовавшись паузой, решил было отползти за ближайший кипарис. — Мы с вами еще не закончили…

Когда Баг с шевелящимся рюкзаком под мышкой и баулом в руке появился на обзорной площадке, Ванюшина под присмотром взволнованного Богдана как раз закатывали на носилках в повозку скорой помощи.

Клацнула закрывшаяся дверь. Лекарь забрался в кабину. Луна равнодушно смотрела из бездонной черноты неба.

— Привет, еч.

— Привет… — Голос минфа был усталым донельзя, лицо — призрачно-белым. — А где этот?..

— Там лежит, — Баг мотнул головой в сторону кипарисов. — Я связал его. Все, что от него осталось. — И, видя, как друг меняется в лице, пояснил: — Не волнуйся, жив он, жив! Просто мой ручной тигр… как бы это сказать… оказался неожиданно талантлив и удивительно проворен. Ты скажи врачам, перевязать надо этого скорпиона, йодом залить.

— Н-да… — неопределенно протянул Богдан. — Судья Ди…

Кот коротко и раздраженно мяукнул.

— Насыщенная ночка. — Баг опустил ношу перед Оуянцевым. — Тяжелый… Все из-за этого, да?

— Да, — потерянно кивнул Богдан, глядя на баул.

— И что ты собираешься теперь с этим делать?

— Пока не знаю. — Богдан задумался. — Понимаешь, Баг… Иногда идеалы тебя спрашивают…

Гойберг.

Иерусалим, 16-е адара, позднее утро

— Ничего нельзя было сделать, к сожалению, — проговорил директор КУБа, словно бы в рассеянности перебирая лежащие перед ним на столе бумаги. — Врачи сказали мне потом, что такого обширного инфаркта они в жизни не видели. Сердце буквально лопнуло пополам… Это образ, конечно, но именно так мне и сказали.

— Ужасно, — серьезно ответил сидевший напротив него русский. — Я пытался до него дозвониться, когда мне показалось, что я более или менее понял его и созрел для личного разговора, — не получилось. Ну, думал, потом… А оказалось — вот как. Ужасно…

Он и впрямь выглядел подавленным.

— Хотите взглянуть на материалы вскрытия? — вдруг спросил Гойберг и чуть-чуть подвинул в сторону Оуянцева несколько бумажных листов. Чуть-чуть.

Русский удивленно воззрился на Гойберга.

— Я? — спросил он. — Да что я в них пойму? — Помолчал. — Мне вполне достаточно того, что вы рассказали…

Гойберг смутился.

— Мне показалось… — неловко проговорил он. — Как бы это сказать…

— Что показалось? — попытался помочь ему Оуянцев.

— Нет, ничего, — оборвал себя Гойберг и сразу сам ощутил облегчение оттого, что отказался от мысли произнести явную глупость вслух. «Если бы кто-то приписал мне подобные подозрения — я бы обиделся смертельно, — подумал он. — Так почему я едва не приписал их ему?»