Варварская демократическая пресса уже охрипла, захлебываясь версиями относительно того, кто и чьими руками убил великого свободоробца. То ли ютаи руками русских спецслужб, то ли имперский центр руками ютайских реаниматоров… Что же нам с ним теперь, думал Гойберг, вместо того, чтобы уважать друг друга — вечно подозревать друг друга?

Я — не буду, решительно сказал он себе. Оуянцев — как хочет, а я не буду…

Но все же, все же… В случайность встречи на Масличной горе двух заезжих друзей-александрийцев с ютаененавистником номер один и накануне объявленным во всеордусскии розыск зачинщиком теплисского погрома ни один нормальный человек не смог бы поверить.

Даже трудно сделать вид, что веришь.

— И, однако ж, вы не все мне рассказали, еч Богдан, — укоризненно заметил Гойберг.

Оуянцев посмотрел кубисту в глаза серьезно и грустно.

— Все человек рассказывает только Богу.

Гойберг сразу встал. Оуянцев тоже сразу встал.

— Тем с большим нетерпением я буду ждать вашей книги, — сказал Гойберг, и голос его наполнился официальным, отстраненным радушием. — Говорят, именно в книгах люди откровенны не меньше, чем с Богом. Вы теперь в Эйлат?

— Да, — ответил Оуянцев. — Через два часа вылетаю… Вечер проведу с семьей.

— Соскучились?

— Очень.

— В Александрию возвращаетесь послезавтра?

Оуянцев улыбнулся.

— Все-то вы знаете, еч Арон.

Гойберг с некоторой долей сарказма улыбнулся в ответ.

— Что ж, надеюсь когда-нибудь снова увидеть вас гостем на нашей земле, — проговорил он. Он совсем не хотел этого, но какой-то инстинкт, что ли, все же заставил его едва ощутимо и совершенно непроизвольно подчеркнуть голосом слово «нашей».

Русский на миг запнулся и потом вдруг почти впопад ответил:

— Башана хабаа б'Ирушалаим [144] .

Его иврит был ужасен — но, вероятно, ничем не ужаснее русского, на котором Гойберг, незаметно для стороннего глаза напрягши все силы своей профессиональной памяти, после едва уловимой заминки все же сумел ответить более или менее достойно:

— За Русь-матушку, за князя-батюшку!

Потом они обменялись рукопожатием и долго не могли разомкнуть рук, потому что каждый боялся, первым потянув ладонь назад, обидеть другого.

Князь Сосипатр.

Александрия, четыре дня спустя, утро

«…Непосредственно же перед своей скоропостижной кончиной преждерожденный М.Ф. Ванюшин убедительно доказал мне, что указанное явление вполне могло быть вызвано природными факторами, например встречей топливного бака с микроколлапсаром радиусом в несколько так называемых ангстрем. Надо полагать, дальнейшие изыскания в данном направлении помогут уточнить эти приблизительные параметры. Во всяком случае, считаю доказанным, что изделие „Снег“, противу моих первоначальных предположений, никогда не находилось в распоряжении преждерожденного М.Ф. Ванюшина, и могу с полной ответственностью утверждать, что оно действительно было уничтожено преждерожденным С.С. Гречкосеем и не существует более. Все подозрения относительно того, что указанный преждерожденный С.С. Гречкосей с той или иной целью грешил против истины, утверждая, будто уничтожил изделие, я отметаю ныне как совершенно безосновательные. Считаю своим прямым долгом подчеркнуть, что ни доброе имя покойного преждерожденного М.Ф. Ванюшина, ни доброе имя преждерожденного С.С. Гречкосея, как показало проведенное расследование, ничем не запятнаны…»

Молодой князь дважды прочел отчет Оуянцева-Сю. Встал из-за письменного стола; медленно прошелся по кабинету, большому, полному света и воздуха, но обставленному с подчеркнутой аскетичностью. Несколько минут стоял у одного из широких окон, выходящих на Суомский залив. Необозримая плоская громада серого ноздреватого льда томилась на промозглом весеннем ветру под широким, мутно-солнечным небом. Князь, опустив глаза и пристально глядя на свои руки, в задумчивости несколько раз сжал и растопырил пальцы. Потом вернулся к столу, нажал кнопку вызова секретаря и, когда тот явился, повелел, срочно найдя начальника Управления внутренней охраны Гадаборцева, передать, что князь милостиво разрешает ему немедленную аудиенцию.

Баг.

Александрия, седмицу спустя, вечер

Весна зигзагами спешила в Александрию Невскую. Ночи мало-помалу становились короче, а дни — длиннее и вроде бы даже теплее. Природа нетерпеливо ждала очередного обновления.

Баг сидел у приоткрытой двери на террасу, наслаждался тишиной и покоем — и бодро тянувшим в комнату зябким мартовским ветерком, предвещавшим погожие деньки. Судья Ди уже третий час шнырял где-то там, на улице.

Все было позади: Теплис, Иерусалим, Ванюшин, Магда… изделие «Снег», которого, как намекнул Богдан (а Баг понял с полуслова), — не было… Зия Гамсахуев, переданный по инстанциям… странная с ним история вышла, многозначительная… Баг, конечно, не Богдан; тот, похоже, на место любого заблужденца себя поставить может, а потом как начнет ему, заблужденцу-то, сочувствовать, как начнет страдать: «Ты знаешь, еч, ведь он по-своему был прав… Несчастный, совершенно одинокий…» Богдану хорошо психологизировать: он не был в Теплисе, не видел, как у всех этих якобы несчастных пена бешенства брызжет с губ… И все же, как ни крути, не вор Зия и не жулик. Поменьше бы ему праведной ярости да побольше ума — глядишь, так и остался бы, как был, хорошим человеком…

А пару дней назад Бага вызвал шилан Алимагомедов и, не скрывая радости, повелел немедля вернуться из бессрочного отпуска к деятельной службе. «Ты, я вижу, все равно… — буркнул Алимагомедов. — Все равно служишь…» Баг лишь скупо улыбнулся в ответ. Таково мое предназначение, мог бы он сказать шилану. Единственное предназначение. Кто-то рожден пасти коз, кто-то — выпиливать лобзиком, а он, Баг, рожден оберегать народный покой. Карма. Но Баг промолчал. «Ну ты это… — добавил Алимагомедов после неловкой паузы: шилан не умел и не любил извиняться. Да и Баг не терпел лишних слов. — Ты уж не ломай без необходимости подданным руки да ноги, ладно?» — И двинул через стол пайцзу, честно сданную Багом по принадлежности сразу по возвращении из Яффо. «Не буду», — уже шире улыбнулся восстановленный в правах ланчжун. «Ну и славно», — улыбнулся в ответ Алимагомедов. «Если они не будут стоять на пути правосудия», — уточнил Баг, закрывая за собой дверь кабинета — чтобы начальник не успел возразить…

Ночь овладела городом. В глиняном чайнике исходил паром «золотой пуэр». Было легко и привольно. Впереди ждала целая жизнь.

В темноте дверного проема соткалась морда Судьи Ди: кот внимательно смотрел на хозяина. В глазах его был вопрос.