Экий финансист, подумали Богдан и Баг одновременно.
— Что ж, — сказал Богдан, — нам остается только извиниться перед вами за причиненное беспокойство. Если вы ушли за ограду до часу ночи…
Баг тем временем уже прошелся пальцами по клавиатуре «Керулена». Действительно, отметка о том, что цзюйжэнь Берзин Ландсбергис покинул территорию ризницы в 0 часов 53 минуты имела место в охранной системе Патриархии.
— Успели на такси? — спросил Баг.
— Да, представьте. Такой порядочный водитель оказался… мог бы сделать вид, что меня не заметил, и вернуться через пару минут – уже пробило бы час на городской башне… нет, взял сразу.
— Номер водителя не запомнили?
— Даже не поинтересовался.
— Следствием установлено, — официальным голосом сказал Богдан, поскольку эту затянувшуюся беседу пора укорачивать, время поджимало, — что преступление произошло позже. Так что вас мы воистину побеспокоили попусту. Простите. Всего вам доброго.
Когда он ушел, напарники некоторое время смотрели друг на друга и молчали, как бы сообща переваривая полученную информацию. Что-то такое цзюйджэнь существенное сказал…
— Ну что ж, — проговорил затем Баг. — А подать сюда Бибигуль…
Бибигуль Хаимская оказалась миловидной дамой лет тридцати-тридцати пяти; у нее была высокая прическа, наспех сколотая костяными шпильками, яркие губы на бледном лице, прекрасные, нежные глаза и все еще весьма изящная фигурка. Однако косметика ее, даже на неопытный мужской взгляд, была третьесортной, из самых дешевых, а обувь и одежда носили следы долгой носки и многократно проводившегося собственными силами ремонта. Не так давно Бибигуль выбрала путь служения Господу и ныне проходила в ризнице послушание. Имея опыт реставратора, она вот уже несколько месяцев работала с реликвиями, в том числе с реликвиями многочисленных святителей, пусть и не столь знаменитых, как Сысой, но во всяком случае, собранных под одной с крестом Сысоя крышей. Самостоятельно заниматься какими-либо реставрационными работами ей пока не разрешали, но следить за сохранностью шкапов, обивок, штор, правильностью светового и температурного режимов, а также многими прочими тонкостями хранения, вдаваться в которые у напарников не было ни малейшей возможности, ей и впрямь было недавно поручено. И она работала так истово, так отчаянно, будто старалась заглушить какую-то неизбывную внутреннюю боль.
Скоро стало понятно – и с болью, и с отчетливым оттенком бедности. Бибигуль одна растила сына, тому вот уж одиннадцать лет. Случай по Ордусским меркам – чуть ли не уникальный. Как это у женщины могло так фатально не сложиться главное в жизни, напарники не смели и думать. А Бибигуль, заслышав косвенные вопросы, делала вид, что их не понимает, а когда Баг попытался спросить прямо, резко замкнулась.
«Бедная, бедная», — вспоминая Фирузе и Жанну, с сочувствием подумал Богдан.
«Длительный недостаток денег, помноженный на любовь к сыну и желание дать ему пристойное образование, могут подвигнуть женщину на многое», — с легким чувством просыпающегося азарта подумал Баг.
Постепенно Богдан разговорил явно заплаканную, явно подавленную и явно только и ждущую очередного несчастья и очередного удара женщину. И тогда выяснилось, что Бибигуль Хаимская лишь чудом не оказалась на пути грабителей. Несколько ночей подряд она работала в помещении, соседствующем с тем, где располагался шкап с крестом Сысоя. Работала она и в эту ночь, и работала бы допоздна, до двух и до трех, как выразился цзюйжэнь Ландсбергис (оплата у нее была почасовая), но ей позвонил сын. О чем? Не важно. Не могу вам сказать. Не помню. В этом здании телефона не было, братия не любит множественности средств связи с внешним миром, и инок-канцелярист прибежал за нею, чтобы позвать в главное здание, к единственному на всю ризницу телефону. Они оба ушли, пожалуй, за каких-то двадцать-двадцать пять минут до времени, когда, согласно показаниям Исая Джамбы, начали слышаться звуки взлома. А когда Бибигуль шла назад, у здания уже был наряд козаков, и все свершилось, и уже ей навстречу бежал старший наряда, чтобы звонить. Сколько времени у вас ушло на путь до канцелярии? Минут семнадцать. Где инок? Дожидается.
— Всего вам доброго, единочаятельница Хаимская, — с предельной мягкостью в голосе попрощался с нею Богдан. Женщина, прижимая надушенный дешевыми духами платочек к лицу, молча ушла.
Инок ничего нового не сказал. Да, был звонок от мальчика, его все уже тут знают, очаровательный, нежный, умница, только малость маменькин сынок, ну да при таких обстоятельствах это вполне понятно. Мама на работе днюет и ночует, а он ей то и дело названивает. О чем шел разговор? Господь с вами, драгоценные единочаятели, да как же можно подслушивать разговор матери с сыном…
Все.
Протоколы.
Время, время, уже к одиннадцати идет…
Впрочем, скудные протоколы. Ненадолго.
Судя по всему, группа злоумышленников миновала внешние ворота ризницы с той самой парой грузовиков, которые привезли ткань для пошива подрясников. Каким-то образом, очень умело и очень грамотно, спрятались на территории сада. Дождались ночи.
«Чудны дела твои, Господи», — думал Богдан.
Единственная реальная зацепка – грузовики. Водителей и сопровождающих мы найдем, это нетрудно, даже если они снова в какой-то рейс ушли – найдем; побеседуем тщательно… Может, кто-то что-то заметил, только значения не придал, вроде как Джамба этот. А может, кто-то из них замешан, даже наверняка; вернее, почти наверняка. Да. Первым делом – распорядиться искать членов этой маленькой автоколонны.
«А как насчет нереальных зацепок, а, Богдан?» —спросил он себя.
В половине двенадцатого напарники снова подняли глаза друг на друга.
— Есть соображения? — спросил Богдан.
— Есть, — ответил Баг.
— И у меня есть, — сказал Богдан.
Некоторое время они молчали, выжидая, кто первый подставится. Потом Баг усмехнулся, а Богдан, поняв, в чем дело, сказал:
— Давайте вот как сделаем. Напишем наши предварительные выводы на бумажках – ну, и обменяемся. Это будет справедливо.
— Минфа! — фыркнул Баг.
Через пять минут каждый развернул клок бумаги, тщательно свернутый напарником. Баг прочитал: «Грабителей интересовал именно крест, и только крест». Богдан прочитал: «Эти скоты приперлись нарочно за крестом Сысоя, а на все остальное им было начхать».
Напарники обменялись понимающими взглядами. Обоим было приятно.
— Пожалуй, дело у нас пойдет, еч Лобо, — сказал Богдан.
Баг откашлялся и неуверенно предложил:
— Может, по бутылочке пива, еч Оуянцев-Сю?
Богдан и не подозревал, насколько дружественный поступок совершил сейчас его напарник и каких усилий ему это стоило. В компании Баг употреблял лишь крепкие напитки, а пиво – это было святое, это было только в одиночестве, без суеты и молча, под неторопливое, вольное течение мыслей… Шестым чувством угадав трезвенную суть Богдана и не желая так уж сразу предлагать ему испить по чарке московского эрготоу, Баг наступил на горло собственной песне и сделал жест столь широкий, что им могла бы оказаться осенена вся Ордусь.