— О! Битва! — радостно завопил Люлю и, гремя ботинками, устремился к месту действия.
— Ставлю двадцатку на мужика в сером! — выкрикнул Дэдлиб, сдвигая шляпу на затылок. Юллиус молча показал большой палец и сделал глоток из своей фляжки.
Между тем, сектанты с боевым кличем дружно кинулись с трех сторон на серый халат. Тот ловко уклонился от одного – сверкнуло лезвие, поднырнул под руку другого, отбил меч третьего, сложно изогнулся и замер спиной к нападавшим в напряженной стойке с вытянутым перед собой мечом.
Сектанты один за другим медленно, по частям рухнули на палубу, заливая ее кровью. Звякнул покатившийся меч. Ландсбергис звучно икнул.
— Кто-нибудь принял мое пари? — без особой надежды спросил Дэдлиб. — Юлли, дай-ка хлебнуть.
— Ух ты! Ниндзя! — восхитился Люлю.
Баг стоял, молча сжимая меч. Такие приемы фехтования были ему очень хорошо знакомы: они зародились в глубокой древности в Цветущей Средине, а впоследствии были заимствованы нихонцами. Но нихонцы заимствовали – вернее, им позволили заимствовать – только внешнюю школу. Была еще внутренняя. Баг равно владел и той, и другой.
— Управление внешней охраны! — выходя вперед, негромко, но веско бросил Баг серому халату и показал ему пайцзу. — Вы задержаны для дачи показаний по делу государственной важности. Бросьте меч. — И серому от ужаса Ландсбергису: — Вы также задержаны, Дзержин Ландсбергис. Нам все известно.
Паром, заваливаясь на корму, кренился все безнадежнее. До скачущих в нетерпении серых балтийских волн оставалось уже каких-нибудь десять шагов из тех сорока, которые разделяли палубу и поверхность моря в начале путешествия. Совсем ведь, если посмотреть на часы, недавно.
Серый халат вложил меч в ножны и сел на палубу, скрестив ноги.
Баг знал, что будет дальше. Серый халат продемонстрирует искусство разрубания единым ударом из положения сидя, когда движение извлекаемого из ножен меча переходит в поражение цели. Неподготовленному человеку мимо него живым не проскользнуть.
Неподготовленному.
Но не Багу.
Не Багу по прозвищу «Тайфэн».
«Карма», — подумал Баг и с мечом в руке пошел на него.
И за какое-то мгновение до того, как чужой хищный меч уже готов был вспороть его тело снизу вверх, от живота и до левого плеча, Баг непостижимым для окружающих образом оказался лежащим на боку на палубе.
Меч Бага описал затейливую восьмерку. Голова противника качнулась и упала назад.
Баг поднялся и в строгой, печальной позе замер над сидящим обезглавленным телом противника – вполне достойного уважения, как боец, но, по правде сказать, полного подонка. Служить международному ворюге… затеять бойню на пассажирском пароме… Баг брезгливо сменил позу. Вытер меч о полу халата и легким, скользящим движением отправил его в ножны. Вынул из рукава бронзовую пайцзу и, зажав ее в ладонях, поднес к груди.
— Намо амитофо… — прошелестел его голос.
«Наверное, Богдан меня бы не одобрил», — подумал он как-то отстраненно. Ну и, в конце-то концов! Еще Учитель говорил: благородный муж наставляет к доброму словами, но удерживает от дурного поступками. Вот я и удержал.
Он шагнул к Ландсбергису.
А тот, выхватив из-за пазухи крест, крикнул отчаянно, почти безумно:
— Так не доставайся же никому!
Размахнулся и метнул крест далеко в море.
Пенный всплеск над провалившейся в балтийскую бездну святыней Баг увидел уже в полете.
«Стало быть, этот аспид не только вследствие внезапных финансовых затруднений пошел на свое страшное преступление, — промелькнуло, исчезая. — Стало быть, в глубине души он и без того был полон ненависти ко всему, что свято для Ордуси… Какой негодяй! Переродиться ему, раз уж его так манят американские миллионы, американским скунсом!»
Вода оказалась довольно холодной.
— А ты азарт, Богдан, — не без удовольствия проговорил Мокий Нилович, неторопливо, по-купечески прихлебывая чай из блюдца. — Азарт…
— Не стану спорить, — ответил Богдан сдержанно. Внутренне он весь был напряжен, словно струна циня. — Но, вне зависимости от моих личных качеств, дело объективно не терпело отлагательств. Мне пришлось поставить на карту всю свою репутацию… а может, — мрачно добавил он, — и саму бессмертную душу.
— Это – вряд ли, — отозвался Мокий Нилович, опуская блюдце на столик.
Они расположились в небольшой, увитой плющом беседке на крошечном искусственном острове посреди затейливого пруда, притаившегося в глубине сада загородного имения Мокия Ниловича. Стоило работникам Возвышенного Управления усесться, приветливо улыбающаяся дочь Великого мужа, мелко и грациозно ступая, пересекла водное пространство по узкому деревянному мостику, изящные перила которого были несколько претенциозно выкрашены в ярко-алый цвет, и принесла чай. Сообразно кланяясь, она разлила его преждерожденным и удалилась.
— Отсюда чудесно любоваться яблонями, — сказал Мокий Нилович, слегка поведя рукой в сторону фруктовой части сада, — но они, к сожалению, уже отцвели.
Богдан был тут впервые, и поначалу, хоть это и могло показаться хозяину не вполне пристойным, с любопытством озирался, покуда Мокий Нилович внимательно и даже с некоторой грустинкой во взгляде слушал запись ошеломляющего разговора нечистых на руку братьев Ландсбергисов.
Утонченно цвели кувшинки. Несколько ив романтично и печально купали в кристально чистой лахтинской воде свои серебристо-зеленые кроны. Здесь, посреди старого сада, ветра совсем не чувствовалось – только время от времени его порывы морщили воду пруда да шумели поверху дерев. Беседка была чрезвычайно уютной, а плетеные бамбуковые кресла – на редкость удобными. На деревянной доске над входом были четко вырезаны четыре иероглифа: «Зал, с коим соседствует добродетель», а внутри, свешиваясь с поперечных балок и по временам слегка волнуясь на ветру, красовались свитки, исписанные красивыми, но незнакомыми Богдану буквами. Перехватив его взгляд, Мокий Нилович, не прерывая прослушивания, пояснил:
— Мой дед говорил: «Что есть добродетель? Всего лишь – Тора, остальное – комментарии».
— Вы с ним согласны?
Подперев подбородок кулаком и сосредоточенно глядя в пространство, внимательно ловя каждое слово записи, Мокий Нилович негромко ответил:
— И он тоже был прав, Царствие ему Небесное…
Когда запись кончилась, Мокий Нилович неторопливо размял папиросу и закурил. А потом, прихлебнув ароматный дымящийся напиток, проговорил:
— А ты азарт, Богдан…