Иван Иванович закурил — не сигарету, сигариллу с блестящим ободком. У Алёши даже мыслишка мелькнула — не попробовать ли? В школе покуривал, чтобы от одноклассников не отставать. Не понравилось, бросил…
Не стоит. Курение — примета, пепел сигаретный для всяких Шерлоков Холмсов вроде открытой книги. Элементарно, Ватсон!
— Насколько я знаю, вы не посещали тайник. Передайте Семёну, там все безопасно, мы проверяли.
Кивнул товарищ Север, но поворачиваться не стал. Тайник! Знать бы, где он! Зажал секрет Юрий Владимирович, не поделился, для себя оставил. Интересно, что там? Оружие, документы… А ещё?
— Впрочем, если Семёну нужна непосредственно наша помощь…
Не договорил Иван Иванович, фразу подвесил. Вроде как подчеркнул — и многоточие поставил.
Товарищ Север намёк не понял. Товарищ Север удивился. Повернулся, моргнул недоуменно.
— Помощь? В каком смысле?
Охрана, скажем. Чтобы не одному по расстрельной улице идти, не одному влажную крошку со щеки стряхивать.
Зде-е-е-есь я-я-а-а-а!
— Товарищ… Семён надеется на АГ-1? В обычное время — согласен, но обстоятельства наступают форсмажорные. Я бы на его месте подумал о своей безопасности. И на вашем, Алексей Николаевич, тоже.
Зде-е-е-есь!
* * *
— Нет, Алексей Николаевич. Передайте Семёну, что никаких политических прожектов у нас нет. Поначалу мы вообще политикой не интересовались. Я в розыске работал, в честного следователя пытался играть. Долго держался, все в закон верил. Помните у Капниста: «Законы святы, но исполнители — лихие супостаты»? Слишком много их оказалось, супостатов. Когда начали убивать моих друзей… О политике мы совсем недавно задумались. Выборы — ерунда, цирк с клоунами. Что Бим, что Бом — никакой разницы. Но танки на улицах… Не знаю, не знаю… Через несколько дней будет торжественное открытие первого Центра социальной реабилитации.
— В смысле… Концлагеря?
— Концлагеря, Алексей Николаевич, концлагеря. С оркестром, цветочками, речами. Проволоку потом протянут, когда пресса уедет. Поэтому мы очень осторожны. Я говорил с Юго-Востоком… С Юрием Владимировичем только один раз, но мне показалось, что он хочет подобного избежать.
— Юрий Владимирович назначил Семена руководителем областного подполья. Вероятно, он имел в виду именно такой вариант — с танками. Переворот и без нас провёрнут.
— Да… Выборы, между прочим, послезавтра.
Исполняет Надежда Кадышева и группа «Золотое кольцо».
(3`43).
Нравоучительная баллада Ивана Никитина в народной интерпретации превратилась в свою полную противоположность. «Молвил купец, тряханув серебром: нет, и не надо — другую найдём!» Мораль? Какая уж тут мораль! «В красной рубахе, красив и румян, вышел на улицу — весел и пьян». Эх, гуляй, проживём — наживём!
Понедельник, 25 августа 1851 AD. Восход солнца — 7.09,
заход — 17.38. Луна — IV фаза, возраст в полдень — 27,7 дня.
Сегодня утром я был готов идти в бой, во всяком случае, проснуться довелось именно с этой мыслью. Случилось, однако, иначе. Открыв глаза, я убедился, что наш лагерь на две трети пуст (!), Мбомо же невозмутимо размешивает только что сваренную им похлёбку из проса. На мой удивлённый вопрос он ответил коротко: «Ушли».
Все разъяснилось вскоре. Две трети войска выступили по направлению к Сешете вскоре после полуночи. Ушли прежде всего новобранцы. Леди Ньямоана воспользовалась случаем натаскать молодых солдат перед предстоящими серьёзными сражениями.
Об этом леди мне поведала сама. Вскоре после завтрака я был приглашён в её шатёр. Никого из свиты не было, но леди оказалась не одна. Рядом с нею, в небольшой, связанной из прутьев, клетке находилось совершенно неведомое мне существо — лохматое, размером с кошку, но ничуть на кошку не похожее. При моем появлении существо зашевелило чем-то, напоминающим кожаные крылья и с интересом прижало мордочку к прутьям.
Нечего и говорить, с каким интересом я воззрился на дивного зверька. Леди Ньямоана засмеялась, заметив, что европейцы очень забавны. Араб в любом случае прежде всего посмотрит на женщину, а уж потом на что-то иное. Это не было упрёком. На какой миг почудилось, что для леди Ньямоаны я — такой же редкий зверь, нуждающийся в тщательном изучении. Я глядел на то, что в клетке, она — на меня.
Между тем, в это утро леди впервые надела «рокко» — юбку из коры, похожую на ту, что я видел на её супруге. Когда первое любопытство (крылатая кошка?!) было удовлетворено, я смог в этом убедиться. Леди оказалась весьма наблюдательной. Вновь улыбнувшись, она заметила, что люди разных племён действительно несходны. Арабы скрывают под одеждой все, включая женские лица. Её соплеменники рассуждают иначе. Если человек прячет нечто, значит, стыдится — или пытается защитить. Ей понятно, зачем надевают верхнюю одежду в лесу — дабы не исцарапать тело. «Рокко» — символ власти, в такой юбке правитель отдаёт распоряжения. Остальное же, по её мнению, дань обычным суевериям и предрассудкам.
Слышать такое от женщины, чью красоту скрывала лишь юбка из коры и золотые украшения, несколько непривычно. Я заметил, что мы европейцы, рассуждаем согласно с её соплеменниками, но только относительно лиц, которые не пытаемся скрыть. Во всем прочем мы, увы, совершённые арабы.
Мы посмеялись. Леди в нескольких словах коснулась военной обстановки, заметив, что отряды, ею посланные, разберутся с мятежниками без особого труда. Первый, пусть и небольшой успех необходим для укрепления духа и выработки привычки к победе. Судьбы самого селения она даже не коснулась. Движимый чувством справедливости, я заметил, что вина его обитателей совершенно не доказана, посему необходимо провести следствие. В ответ леди покачала головой, заметив, что европейцы и вправду очень забавны.
Разговор вновь коснулся обычаев разных народов, и я осмелился попросить её сделать для меня, как представителя очень забавного племени, некое исключения. У негров дарение — целое искусство, каждый подарок, даже самый простой, имеет характер знака, дары неоднократно возмещаются, причём ошибиться в этом деле весьма нежелательно. Посему я убедительно попросил леди Ньямоны ничего мне не дарить. Отдаривать мне нечем (разве что коленкором), возить с собой лишний груз затруднительно, а моё путешествие на север и так является лучшим из даров.
Леди не спорила, но заметила, что от некоторых подарков никто не сможет отказаться — даже шотландец Ричард. Я ту же вспомнил её песню. Леди её тоже не забыла и даже напомнила мне последние строки:
Твои боги остались в твоей земле, шотландец Ричард.
Кто будет хранить тебя в миомбо, шотландец Ричард?
Кажется, это намёк, причём довольно ясный.
За весь разговор мы ни разу не коснулись политики — если, конечно, это слово употребимо для обозначения кровавых интриг в негрском племени. Я, конечно же, не настаивал. Если леди Ньямоана не забыла слова случайно придуманной песни, то о вещах куда более серьёзных, она тем более помнит.