Как теперь выяснилось, к мнению Трилиссера в двадцать девятом году прислушались, хотя нельзя было исключать, что у Якова Блюмкина могли оказаться и совершенно иные ангелы-хранители.
Все это давало возможности для различного рода толкований, и еще неизвестно, какая из версий была ближе к истине. Яковлеву это очень не нравилось, и прежде всего тем, что давало ненужную самостоятельность в действиях, оценка которых зависела от политической конъюнктуры, а ее невозможно было учесть.
Все это объяснять Блюмкину было глупо, поэтому Яковлев промолчал. Наклонившись, он подхватил мешок.
— Ну, пошли, — обращаясь ко всем сразу, сказал он.
Идя друг за другом, они медленно начали спускаться в распадок.
Криницкий шел третьим, вслед за Яковлевым и Чадовичем. Было довольно морозно, но Криницкий этого не замечал. Воля была вокруг, воля, он пил ее тягучими длинными глотками, и от этого кружилась голова. Сам Криницкий к происходящему относился довольно цинично, он не верил особо в то, что свобода достанется им легко. Да и само понятие свободы было довольно относительным, он не раз слушал самые невероятные истории от других сидельцев, поэтому даже полагал, что органы свое обещание в случае удачного завершения поиска обязательно выполнят. Только это еще ни к чему не обязывало МГБ. Свобода могла оказаться временным понятием, освобождение — дьявольской западней. Кто помешал бы органам арестовать их в тот момент, когда они почувствуют себя свободными? Арестовать и напомнить какие-нибудь прошлые и окончательно забытые грехи; а если таких не окажется, то совсем несложно было выдумать новые — вроде клеветнических разговоров о советской власти в поезде к месту следования.
Но все это было лишь в предполагаемом будущем, сейчас же они шли по хрустящему снегу, впервые за много лет ли без конвоиров, никто не предупреждал их о том, что шаг вправо или влево равносилен побегу, и совсем не хотелось думать, чем эта свобода обернется им в недалеком будущем.
— Ты как на прогулке, — сказал ему в спину Халупняк. Конечно же, после зоны и передвижения в строю простужено кашляющих зэков это было настоящей прогулкой, даже тяжесть мешка не лишала Криницкого этого радужного ощущения, а для того, чтобы оно продолжалось как можно дольше, Криницкий готов был пройти Уральский хребет с юга и обратно, заглядывая в каждую норку, которую можно было бы расценить как пещеру.
У большого круглого валуна они остановились передохнуть.
— Теперь твоя очередь топтать тропу, — переводя дух, сказал Яковлев бывшему геологу. Чадович кивнул.
— Мы правильно идем? — поинтересовался Матросов, равнодушно глядя, как Халупняк закуривает. Махорочные папиросы «Север», которые в зоне называли «гвоздиками», входили в пайки, которые им выдали. Матросов и Яковлевне не курили, остальные восприняли это известие с тайной радостью, и это было понятно — за счет некурящих доза дыма для остальных увеличивалась почти вдвойне.
— Да, — сказал Яковлев. — По карте здесь Богатеевская пещера, нам надо проверить ее и выяснить, не соединяется ли она с группой других пещер. А потом мы пойдем по карте. Времени у нас мало, а объектов изучения полным-полно.
— Но вы так и не объяснили, что же мы ищем, — сказал Чадович, перехватывая папиросу у Халупняка и делая жадную затяжку.
— Когда мы это найдем, — туманно сказал Яковлев, — вы сразу поймете, что именно это мы и искали. А пока не задавайте ненужных вопросов. Прежде всего — дисциплина.
Еще в машине он сказал это остальным, коротко объяснив, что по возвращении ему придется писать отчет обо всех их действиях, а ему не хотелось бы давать поведению кого-то из них негативную оценку. Криницкий поначалу увидел в нем обычного стукача, но, посмотрев, как он держится с охраной и водителем грузовика, как разговаривал с замерзшими милиционерами на посту ОРУДа, понял, что в оценке этого неизвестного ему человека он сильно ошибался.
— Ну, вперед? — спросил Яковлев, вскидывая на плечи мешок.
Умом Криницкий понимал, что с этим человеком лучше не спорить, но все-таки обидчиво сказал:
— Вам хорошо, вы не курите. А тут уже уши в трубочку скатались. Юра, не слюнявь самокрутку, не последний дымишь.
Яковлев выругался, но вновь поставил мешок на снег, дожидаясь, пока курильщики не покончат с цигаркой. Махра в последней трети чинарика была вонючей и едкой, но Криницкий, довольный своей маленькой победой, не торопился втоптать дымящийся чинарик в снег.
Матросов стоял скучающий, только пар маленькими облачками вырывался изо рта.
Чадович опустился на колено, чтобы перевязать шнурки на тяжелых ботинках с толстыми шипастыми подошвами.
А над кучкой людей, над бесконечной тайгой, над ослепительными нескончаемыми снегами, над каменными осыпями покатых гор перевернутой чашей синели небеса, и в густой пронзительной синеве их белел серп луны.
* * *
ИЗ ПРИКАЗА ОГПУ № 242 ОТ 5 ОКТЯБРЯ 1929 ГОДА
"…Осенью 1929 года Блюмкин связывается с политическим центром троцкистской оппозиции и отдает себя в полное распоряжение троцкистского подполья, получив от Л.Д. Троцкого и Л. Сосновского директиву не выявлять своей политической позиции и использовать свое положение сотрудника ОГПУ в интересах контрреволюционной троцкистской организации. Блюмкин берет на себя роль предателя, информируя политический центр контрреволюционной организации о работе ОГПУ.
Весной с.г. Блюмкин, будучи за границей, вступил в личную связь с Л.Д. Троцким, высланным из пределов СССР за антисоветскую деятельность и призывы к гражданской войне. Блюмкин отдал себя и своего ближайшего помощника в полное распоряжение Л.Д. Троцкого, обсуждая с последним план установления нелегальной связи с подпольной организацией на территории СССР, планы организации экспроприации, и передал Л.Д. Троцкому сведения, носящие безусловный характер государственной тайны.
Возвращаясь в СССР, Блюмкин принял конспиративные поручения от Л.Д. Троцкого и вступил в нелегальную связь с остатками контрреволюционного подполья в Москве, пытаясь выполнить взятые им на себя за рубежом обязательства.
Опасаясь ареста, Блюмкин пытался скрыться из Москвы, был задержан на вокзале.
Объединенное государственное политическое управление, стоящее на аванпостах пролетарской-диктатуры, никогда еще не имело в рядах стальной чекистской когорты такого неслыханно предательства и измены, тем более подлой, что она носит повторный характер.
Боевой орган пролетарской диктатуры не допустит в своей среде изменников и предателей, подрывающих дело защиты пролетарской революции, ОГПУ с корнем будет вырывать всех те лиц, которые в деле борьбы с контрреволюцией проявит колебания в сторону и в интересах врагов пролетарской диктатуры.
По постановлению коллегии ОГПУ от 3 Ноября 1929 года Я.Г; Блюмкин за повторную измену Советской власти и пролетарской революции приговорен к высшей мере социальной защиты —расстрелу.