Уже в дверях архивариус обернулся и строго взглянул на притихших молодых людей.
– На всякий случай: они боятся только дерева. Живого дерева…
С этими словами Прохоров вышел.
* * *
– Мне кажется, что он сумасшедший. А тебе?
Чем меньше времени оставалось до ночного похода, тем больше Вера нервничала. Да и Евгений чувствовал себя не лучшим образом, все время возвращаясь мыслями к своей неудачной экспедиции за образцами. Ведь как ни крути, а безымянный старший лейтенант его тогда спас. От того самого, что чуть позже случилось с кавказцами.
– Вряд ли, Вера, – покачал он головой. – Что-то в этом есть. К тому же вспомни камень…
Он оглянулся на гипсовую горгулию, и рука повисла в воздухе: на уродливой морде статуи по-прежнему зияла выбоина. Изгрызенный ящик тоже был пуст.
– Вер, ты не видела осколок? – он честно попытался вспомнить, положил ли в прошлый раз фрагмент статуэтки на место или забыл. По всему выходило, что забыл.
И вот теперь он пропал.
Вдвоем молодые люди перевернули всю комнату, даже заглянули на шкафы и пошуровали ручкой от швабры за батареей парового отопления, но камешек исчез, словно канул в воду.
– Может, Татьяна Михайловна выбросила, когда делала уборку? – спросила Вера. Ей было до слез больно глядеть на потерянного Женю, переживавшего утрату единственного, чудом доставшегося ему образца.
– Да ты что! Она только пыль протирает раз в неделю. Ни одной бумажки на столе не сдвинет, не то что взять что-нибудь без спросу. Да и не убиралась она еще с прошлого раза.
– Это я виновата, прости меня, – заглянула девушка в глаза расстроенному ученому. – Если бы я тогда не… не отвлекла тебя…
– Да ты что! – Князев усилием воли взял себя в руки и попытался улыбнуться как мог беспечнее, от души надеясь, что у него получается. – Какой-то камень… Забудь о нем. Считай, что его просто не было. О!.. Мы опаздываем!
Действительно, стрелка на старинных часах показывала без пятнадцати одиннадцать.
– Поспешим…
Стараясь не шуметь, влюбленные выскользнули из квартиры, на цыпочках спустились по лестнице и осторожно двинулись к указанному архивариусом месту. Женя уже отлично ориентировался в узких улочках с названиями, по-прежнему почти ничего не говорящими журналистке, предпочитавшей выискивать чудом сохранившиеся немецкие таблички. Перекресток Краснофлотской (бывшей Гёте-штрассе) и Чичерина (Остзеенвег) лежал в паре кварталов от дома, так что они надеялись не попасть никому на глаза, держась в тени, отбрасываемой домами, и перебегая участки, освещенные редкими уличными фонарями (и еще более редко – работающими).
Вот и назначенное место. Увы, никого под фонарем не оказалось.
– Может, опаздывает?
Но Сергей Алексеевич не появился ни в четверть двенадцатого, ни в половину…
– Слушай, Жень! – не выдержала наконец Вера, нервно кутающаяся в плащик – ночь выдалась не по сезону свежей. – По-моему, он нас надул! Прячется сейчас где-нибудь в подворотне и хихикает в кулачок, глядя на двух идиотов, купившихся на старую байку. Может, даже не один… Вдруг это у местных традиционный розыгрыш?
– Угу… И кавказцев тех тоже разыграли…
Вера поежилась и еще глубже запахнула одежку.
– Пойдем домой, а? Я замерзла-ла-ла…
– Сейчас… – Евгений ощутил мимолетную досаду. Нет, не на Веру – на вероломного архивариуса. – А может…
Он выглянул из-за угла, за которым они скрывались, и почесал в затылке.
– Эта улица вливается в площадь Победы. Кстати, единственной, оставшейся непереименованной.
– Как это?
– «Зигесплац» по-немецки и означает «площадь Победы».
– Занятно… А что за победа?
– Черт ее знает… Может, над Наполеоном, может, над французами в восемьсот семьдесят первом… Так вот, на этой площади стоит памятник Вильгельму фон Мюльхейму. Ну, тому самому…
– Я помню. Это который на лошади?
– Да. И попирает копытами гору язычников пополам с нечистью. Думаю, Прохоров как раз хотел нам его показать. Пойдем взглянем?
– Разве что одним глазком…
Уже не скрываясь, они побрели к площади. На ходу Женя снял куртку и накинул на плечи девушке, благодарно прижавшейся к его плечу. Сейчас им было наплевать на все на свете статуи и на всех на свете вероломных архивариусов… Больше всего им хотелось идти и идти вот так без конца…
Но улица закончилась до обидного быстро.
Памятник громоздился впереди черной конической массой, едва различимой на фоне темных домов. Ночь выдалась безлунной, и разглядеть какие-либо подробности с расстояния в полсотни метров было невозможно. Да зрителям и не требовалось освещение: оба хорошо помнили мужественного рыцаря, который одной рукой сжимал крест, другой – рассекал мечом корчащуюся уродливую фигурку, а его свирепый конь при этом попирал копытами целую гору уже расчлененных. Материальное воплощение девиза «Дранг нах Остен!» [30] во всей красе. Где-то далеко, скрытые за домами, медленно пробили двенадцать раз часы на здании ратуши, и над площадью снова повисла гнетущая тишина.
– Пойдем домой? – Вера почувствовала, что к сотрясающей ее хрупкое тело дрожи ночной холод не имеет никакого отношения.
– Сейчас, – Евгений поплотнее прижал ее к своему сильному горячему телу. – Еще минутку…
– А что ты… – начала было девушка, но осеклась на полуслове.
Где-то на площади родился странный звук. Как будто камень скрежетнул по камню…
* * *
Закутанная в кокон из толстого шерстяного пледа под самое горло, Вера охватила обеими ладонями кружку с обжигающим чаем, но не чувствовала тепла. Ужас по-прежнему стискивал ее в своих ледяных объятиях. Женя выглядел чуть лучше, но и он никак не мог отойти от пережитого и все время вскакивал с кресла, делал два-три бесцельных круга по комнате, чтобы снова, на какие-то минуты, усесться на прежнее место.
Они не очень хорошо помнили, как оказались в мирной, хорошо знакомой квартире, безопасном островке в бескрайнем море ужаса, и каким образом сумели пробраться в комнату, не разбудив при этом хозяйку.
Когда состояние стало невыносимым, Евгений махнул на все рукой, расстегнул сумку, засунутую за шкаф, и вынул оттуда непочатую бутылку армянского коньяка.
«Сухой закон» давным-давно канул в прошлое, но молодой ученый хорошо знал на собственном опыте, что многие вопросы, особенно в провинции, решаются гораздо легче, если расплачиваться «жидкой» валютой. Поэтому в командировки, сам почти непьющий, он не выезжал без «золотого запаса». Одна бутылка уже покинула сумку, когда он пытался найти следы фон Виллендорфа, но своей очереди дожидались еще две. И вот пришла пора второй.