Действительно: стоит на могиле Степановой памятник из чего-то черного, блестящего, твердого, как камень. Может, и в самом деле камень, да только каким образом из камня статую вырубить, чтобы все до последнего волоска различалось? Будто бы с живого человека форму сделали да чем-нибудь залили.
Краснобалтцы в этом деле толк понимали – почитай, полгорода на «Красном литейщике» в три смены пахало. Литейный процесс дело такое – не прикажешь металлу расплавленному часиков восемь обождать… И как всегда и во всем у нас: из троих человек – четверо специалистов. Причем сразу во всем. От ракет космических до того, как лучше банку с килькой вскрывать.
Так и ходили, дивились на чудную статую скопом и поодиночке, да никак решить не могли – кто это ее изваял. Вызывали из Калининграда ученого одного. Тот все осмотрел, ощупал и авторитетно заявил: не беспокойтесь, мол, товарищи горожане, никакого чуда нет, обычная статуя. А уж кто ее сделал – дело десятое. Еще и выдержку из книжки француза Мопассана прочел, где мужик одной статуе в любви поклялся да кольцо обручальное на палец надел, а она к нему ночью приперлась и задавила своей тушей на фиг. Развенчал, стало быть, выдумки упаднической буржуазной интеллигенции. У нас в Стране Советов, идущей к коммунизму семимильными шагами, такого быть не должно.
А чтобы не распускались всякие слухи, приехали опять серьезные ребята, своротили статую (она, как оказалось, ни на каком фундаменте не крепилась – просто так стояла), упаковали да увезли. Да только через пару-тройку дней она возьми да и объявись на прежнем месте. Тут уж все поняли, что дело нечисто…
Мало желающих было в Краснобалтске шляться на немецкий погост, а тут и вообще стали за версту его обходить. Как бы и нет его то есть.
Но он снова о себе напомнил.
Где-то в начале пятьдесят пятого преставился школьный учитель. И опять не своей смертью помер: полез лампочку дома вворачивать – а потолки в «трофейных» домах высо-о-окие – да и сверзился. И виском об угол стола. Как говорится: не мучился. Между Степаном и ним еще несколько смертей было: к работнице одной, хохлушке, мать с Полтавщины приехала, захворала в дороге, да тут и померла; выпивоха на заводе какой-то дряни бутылку стырил. Думал, спирт, а оказалась отрава жуткая – три дня ором орал да потроха свои выхаркивал… Только в могиле и успокоился. В общем, покойники лежали смирно, никого не беспокоили, и лишь один Степан каменный на все это улыбался. Кстати, пробовали его брезентом закутывать, чтобы глаза, зараза, не мозолил своей невозможностью, противоречащей всему на свете, – распутывается, зараза! Вроде и веревками обвяжут, глядь – а веревки, аккуратно смотанные, в сторонке лежат и брезент там же, а он снова на солнце сияет. Тут у кого хочешь шарики за ролики заедут…
Ну, в общем, схоронили учителя, все честь честью… Бац, а на кладбище уже два памятника стоят. Друг напротив друга и как будто беседуют о чем-то. Тут уже не до шуток стало: кинулись искать этого скульптора неведомого. Это ж виданное ли дело – за неделю человека сваять, чтоб как на фотографии. У учителя даже вмятину на виске разглядели! Грешили на заводских художников, но те ни при чем оказались. Так, стенгазету намалевать к Седьмому ноября, слепить что-нибудь, отливку бракованную подправить, дефект формы литьевой вывести… В художественном техникуме большему и не учили. Да и много ли наваяешь, если им для кисточек своих, что ли, спирт положен? Не так-то уж и много времени свободного остается.
А уж чтобы статую в полный рост да из камня… Кишка тонка оказалась у заводских «микеланджело». Да оно им и ни к чему – утвержденные госкомиссией образцы из Москвы привозили, а вождей отливать дело такое: чуть отступишь от оригинала – загремишь на Колыму за милую душу. Это тебе не «пионер гипсовый» артикул такой-то и не девушка с веслом для украшения парков культуры и отдыха. Времена после смерти всеми любимого Отца Народов хоть и помягче стали, а все равно за надругательство над светлыми образами по головке не гладили. Собрали как-то по недосмотру Ильича с двумя кепками – одна в левой руке к груди прижата, а вторым головным убором он в светлые дали коммунизма указывает. Скульпторы-то особенно не баловали разнообразием – все, как один, лауреаты, друг у друга срисовывали. Брак, конечно, спору нет – кого-то квартальной премии лишили, кого-то строгим выговором пожаловали, кого-то даже не парткоме пропесочили, а статую… Да что с ней делать, со статуей-то? Списали и в переплавку… А один из молодых рабочих возьми да и пошути – еще и голову в кепке ей приварил от другой модели. Так и получился Ленин троекепочный. Смех смехом, а паренька забрали и статью соответствующую припаяли, чтобы не выпендривался. Не горшки ночные, чать, клепает – передний край идеологического фронта, понимать нужно…
И пошло-поехало. На двух-трех «спокойных» один веселый покойник попадается. И не подкопаешься. Пробовали следить, так оно себе дороже вышло – у соглядатаев тоже крыша поехала. Твердят в один голос, что памятники в полночь оживают, и все тут. Одни, мол, там остаются, беседуют друг с другом вроде, другие домой намыливаются, чтобы родных повидать… Да и с родными не все в порядке. Схоронят дорогого человека вроде, а через пару дней смотришь – траур долой, веселые, жизнерадостные. Будто не на тот свет родича проводили, а на курорт проехаться.
Словом, к концу пятидесятых на кладбище уже целая рота «черных горожан» выстроилась, а то и больше. И тут-то до кого-то дошло, что воплощаются в камне только покусанные неведомыми вампирами. Да и помирают они самыми что ни на есть неестественными путями, а чтобы от старости или болезни какой затяжной – ни-ни, да и стареют не в пример медленнее. Другими словами, кусаки эти не только удачу да здоровье давали, но и жизнь вечную… Ведь в кого ни ткни в городе, все ЗНАЛИ, что памятники эти живые. Знали, да не говорили никому, кроме своих, потому что кто его знает, может, разболтаешь кому, а зверек этот, что кровью питается, тебя возьмет да и обойдет…
Разделился город на три части. Одни веселились, черпали от жизни полной чашей, старухи с косой не боялись, другие помалкивали да надеялись, что их тоже приметят благодетели, а третьи разочаровались да зло таили. В один прекрасный момент сразу три семьи снялись, да и отчалили куда-то. Болтали, что на стройку какую-то завербовались, на Братскую ГЭС или куда еще. А перед отъездом кто-то из них пробрался на кладбище да переколотил штук десять статуй кувалдой. Они ведь хоть и твердые, но хрупкие… Да еще в городе добавил по старинным, вообще тут никаким боком не замешанным. Все вы, мол, болваны каменные, одним миром мазаны… И уехал со спокойным сердцем. А через полгода весточка пришла кому-то из оставшихся: погиб тот мужик, и очень странным образом. Совсем как сержант и мальчишка-подрывник. Уж после этого скульптуры никто и пальцем тронуть не смел…
– Вот такие чудеса природы, – закончил Роман и снова надолго присосался к стакану с водой.
Странное дело: теперь он совсем не казался Жене его ровесником. Словно проступал сквозь моложавую оболочку милиционера зрелый, много повидавший, умудренный опытом мужчина.
– Что, высчитываешь, сколько мне лет? – угадал его мысли старлей. – Сколько дашь?