– Они, значит, кислородом, а мы дрянью всякой от их же заводов? Вот суки!

– И гарант наш еще с американцами решил все это поделить. Нам, мол, самим слишком много! Приходите, мол, поделимся!..

– То-то и оно! Американцы-то работать не умеют, ручки свои замарать боятся. Кум мне говорил, что Фадеевский леспромхоз на корню скупили и теперь там фабрику оборудуют – домики щитовые клепать. А домиковто, говорят, тыщи понадобятся. Смекаете, чем дело пахнет?

Мужички приободрились и повеселели.

– Так, может, и нам что обломится?

– Угу, держи карман шире!..

– Нет, не скажи… У буржуев, у настоящих я имею в виду, не наших доморощенных купи-продай, как все поставлено? У них главное – качество. Как у нас до перестройки. А для наших главное – дешевле. Поэтому и черноту всякую тащат отовсюду, чтобы деньги настоящие не платить.

– Верно. Скоро дыхнуть будет негде – везде эти таджики, молдаване…

– Молдаване еще ничего, Сань.

– А-а! Один фиг чурки.

– Во-во. И американцам-то не они потребуются, а профессионалы. Вроде нас с вами. И платят они не как у нас принято, а солидно, зеленью.

– Как думаешь, сколько?

– Не знаю, Гриш. Но что платят по-божески – это факт. Кум говорил…

– А как думаете, может, и наш КМЗ приподнимется?

– Легко. Если они вторую землю осваивать взялись серьезно – одними домиками не обойдутся. Думаешь, они эти домики с собой не могли привезти? Ан нет. Тут решили делать. Лес под боком – раз! – рассказчик принялся загибать мозолистые пальцы с намертво въевшейся вокруг ногтей металлической пылью. – Рабсила квалифицированная – два!..

– А дорога? Сюда ведь притащить из Штатов ихних – не из Казахстана, скажем. Другая сторона шарика, между прочим.

– А я про что? Вот и смекайте: машины, станки и прочее барахло им понадобится. А где взять? Под боком, здесь, у нас.

– Заживем! Как раньше: восемь часов отпахал и гуляй смело! А бабла – полный карман! Не как сейчас…

– Да я бы и на двенадцать согласился, если бы платили по-Божьи…

– Знаете, мужики? Давайте выпьем за то, чтобы все было так, как думаем!

– И даже лучше!

– Точно!..

* * *

В номере крошечной гарнизонной гостиницы, выделенном безутешной семье Черниченко, висела гнетущая тяжесть похорон, хотя ни покойника, ни даже гроба здесь никогда не было.

Цинковый ящик с бренными останками рядового Агафонова еще позавчера в сопровождении родителей отправили на родину, в столицу, прах местного жителя Куликова выдали родственникам для погребения, а вот с Черниченко вышла заминка. То не было подходящего рейса, то авиационные власти наотрез отказывались принимать на борт скорбный груз, то возникала еще какая-нибудь принципиально нерешаемая проблема, но гроб, обшитый снаружи досками и напоминающий обычный двухметровый ящик, по-прежнему стоял в госпитальном морге. Семья Черниченко, отчаявшись, совсем было решилась везти покойного сына домой по железной дороге, но когда выяснилось, что в пассажирский поезд гроб тоже не примут, а отправлять его придется отдельно, почтово-багажным, Светлана Андреевна отказалась наотрез.

– Я его теперь никуда от себя не отпущу, – твердо заявила она мужу и старшему сыну, еще никогда не видевшими мать такой решительной. – Один раз взяла грех на душу, доверила родному государству, но больше – никогда! И похороните меня рядом с сыночкой моим…

– Света! – попытался урезонить супругу Алексей Михайлович, отец Сергея, но та была непреклонна.

Теперь отец и сын дневали и ночевали в различных инстанциях, требуя, прося, умоляя на коленях, а Светлана Андреевна безучастно сидела в комнате с задернутыми шторами и занавешенным зеркалом, перекладывая на столе перед собой несколько фотографий сына, на которых он был таким веселым и жизнерадостным. Она больше не рыдала, не билась в истерике, лишь иногда промокала непрошеную слезинку кончиком черного траурного платка…

Варя давно уже не пыталась ее утешать. Она вообще уже не понимала, зачем напросилась с этими убитыми горем людьми в далекий край, бросила занятия в институте, махнула рукой на увещевания матери. Сережи больше нет, и пора смириться с этим. Все равно для семьи Черниченко она навсегда останется чужим человеком. Даже более чем чужим…

Варя даже себе не могла объяснить, почему на нее вдруг нашло это желание хотя бы в последний раз взглянуть в улыбчивое лицо с немного вздернутым носом и серыми веселыми глазами. Кто же мог ожидать, что вместо пусть мертвого, но знакомого до последней черточки Сережки ей покажут этот страшный обугленный скелет с Сережкиным стальным зубом – его гордостью, сверкающим в жутком оскале черепа.

Да, она была виновата перед Сергеем, виновата перед его родными, виновата перед собой. Виновата в том, что не сдержала по-детски горячей клятвы, данной парню в последний вечер перед проводами в армию… Почему не сдержала? Варя не знала… Дело было совсем не в том рыжем и нескладном студенте с соседнего факультета, даже не в том, что пухлые многостраничные письма из Сибири, поначалу приходившие чуть ли не каждый день, через год стали редкими и короткими, словно телеграммы. Девушка сама не ведала причины того кратковременного, бурного и совершенно невинного романа, развивавшегося, однако, у всех на глазах, словно в отчаянии. Не ведала, хотя отлично понимала, что найдутся доброхоты, да не один, которые все сообщат солдату…

Почему же завершилось все так страшно?

Куда бежал Сергей с двумя товарищами всего за полгода до конца службы? Что привело их в конце концов в пустующее зимовье совсем в другой стороне от города? Отчего вспыхнул пожар, в котором погибли все трое, даже не сделав попытки спастись? Мертвецки напились, крепко спали или уже не были к этому моменту в живых? Никто не давал на это ответа. Лишь казенные фразы: «Самовольное оставление части… Неосторожное обращение с огнем… Несчастный случай… Мы соболезнуем…».

Варя, погруженная в невеселые мысли, шла по незнакомой, продуваемой злой колючей поземкой улице чужого города, опустив голову и глубоко засунув озябшие руки в карманы куртки. Голос, окликающий ее по имени, добрался до сознания не сразу…

28

– Думаешь, мы просто приняли его за мертвеца?

Друзья скорчились за кустами, росшими напротив дверей избушки, и, то и дело кидая на нее боязливые взгляды, нервно курили.

Надо ли говорить, что ночевали они в обнимку с оружием на полу, великодушно уступив чудесно ожившему Анофриеву единственное ложе. Чему тот, кстати, был несказанно рад, глуша так и не сомкнувших до утра глаз товарищей богатырским храпом. Только теперь никто не решался даже ткнуть его в бок, чтобы перевернулся…

– Ерунда… Что, я живого от мертвеца не отличу? Не дышал он и вообще… Сердце там, зрачок…

– Ты и зрачок проверял?