— Полешков? — поднял голову от бумаг бритый наголо, дородный мужчина с красными ромбами в петлицах. — Почему голова перевязана? Ранен?
— Ерунда, товарищ старший майор — до свадьбы заживет! В лагере ЧП — массовый побег заключенных. Прошу выделить в мое распоряжение две-три роты для прочесывания тайги…
— С ума сошел, капитан! У меня сейчас каждый человек на счету!
— А что случилось?
— Война, капитан!
В голове опешившего Григория Никифоровича будто бомба взорвалась: гражданская? Значит, прав был раненый зек, и кавалеристы-золотопогонники неспроста…
— С кем война? — упавшим голосом спросил Полешков.
— Как с кем? С немцами! Радио не слушаешь, что ли? Хотя какое там у тебя радио…
— Когда?
— Да вчера же. Двадцать второго. И диверсанты эти еще…
— Диверсанты?
— Ну да. Рельсы взрывают, коммунистов по деревням вырезают — все силы брошены сейчас на их поимку.
— Так, может, товарищ старший майор…
Григорий, сбивчиво и невнятно, поведал внимательно слушающему начальству о побеге. Но вместо сочувствия услышал в ответ:
— Чокнулся, Полешков? Какие еще белогвардейцы? Тебя так зеки по кумполу наладили, что шарики за ролики заехали. Диверсанты это! Немецко-фашистские диверсанты и их местные пособники. Шифрограмма из Москвы пришла. Ты не ляпни кому-нибудь про беляков — враз в дурдоме окажешься. Две роты я тебе не дам — роту максимум. Бери эту вот бумажку, — старший майор быстро набросал несколько строчек на официальном бланке и пришлепнул печатью. — И тащи в двести двенадцатую. Выпишут там тебе новых зеков вместо тех, что ты проворонил. И чтобы объект — как часы! Понял?
Ничего не понимающий Полешков оказался за дверью с зажатым в кулаке требованием. Откуда-то доносилось грозное:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
— Появился наконец…
Алексей Коренных и бывший комдив уже почти три месяца жили в Москве. Визит в Кедровогорск ничего не дал — Иван Лапин так дома и не появлялся, Николай Мякишев — появился, но, по словам его жены, его тут же «загребли в солдаты». Не верить несчастной женщине, бьющейся как рыба об лед с выводком детишек, не было причины, поэтому все силы друзья бросили на поиски геолога Зубова. Но тщетно. Создавалось впечатление, что в Кедровогорске он даже не появлялся. Или не задержался.
Долго можно рассказывать, как добирались на перекладных до Москвы Коренных с Чернобровом. Документы, выправленные ведомством Крысолова, не подвели, но сыграла на руку и царящая по всей стране неразбериха. Поезда то и дело надолго останавливались, попуская «литерные» составы с грузами для фронта, а то и вообще расформировывались. Из уст в уста передавались страшные слухи о том, что гитлеровцы уже взяли Минск, Вильнюс, Ригу и рвутся на восток. И газеты, попадающие в руки на станциях и тут же зачитываемые до дыр, эти слухи опровергали: оставлены Красной Армией не только эти города, но и Псков, Таллин, осаждена Одесса, идут бои за Киев и Смоленск…
С каждым таким известием бывший комдив мрачнел все больше: его место было на фронте, там, где льет кровь его дивизия, а не здесь, в тылу. И Алексей едва удерживал его.
В Москве они оказались только в середине августа. Коренных никогда не бывал в новой столице, поэтому преобразившийся, подобравшийся, готовящийся к обороне город его поразил не так, как помнящего его довоенным Черноброва. Но чем дольше он жил в нем, тем больше горечи копилось в душе, тем больше хотелось, плюнув на все, взять в руки винтовку и встать на защиту страны. Какие могут быть деления на красных и белых, на большевиков и их противников, когда на карте — судьба Родины? И теперь уже его приходилось сдерживать Тарасу.
Постоянное, посменное наблюдение за домом, где жил Зубов, наконец увенчалось успехом…
— Прямо сейчас нагрянем? Или подождем до вечера?
— Сейчас. А то опять потеряем.
Геолог открыл двери сразу.
— Вы ко мне, товарищи?
— К тебе! — Чернобров за грудки втолкнул исхудавшего до неузнаваемости (Крысолов снабдил их фото) мужчину в квартиру. — Не ждал?
— Так вы оттуда, — почему-то сразу догадался Зубов. — Прошу, прошу…
Странно было такое слышать от человека, который болтался в руках, словно тряпка, но Тарас выпустил его.
— Некогда нам тут с тобой, — буркнул он. — Кому успел рассказать о Запределье?
Алексей молчал, изучая бумажку, выпавшую у геолога из рук.
— Рад бы рассказать, — бледно улыбнулся Валерий Степанович. — Да кто меня будет слушать? Война… Всем сейчас не до фантастических сказок о затерянных мирах.
— А пропадал столько времени где?
— Был ранен, — неуклюже пожал одним плечом Зубов. — Колхозники подобрали меня на лесной дороге, выходили… Провалялся у них почти три месяца. Повезло еще, что пуля прошла навылет… С вокзала сразу зашел в свой институт, но там от меня только отмахнулись. Повестку вручили — и все.
— Что за повестку?
— Вот эту, — Алексей отдал Черноброву бумажку. — Он призван в городское ополчение. Как в двенадцатом году…
— В каком еще двенадцатом?
— В одна тысяча восемьсот двенадцатом, Тарас. Когда Наполеон подошел к Москве. Сейчас ведь тоже Отечественная война…
— Повестка, не повестка… Кончать с ним надо, пока рассказать никому не успел.
— Погодите, — Валерий Степанович улыбнулся. — Я ведь иду на фронт. Вполне вероятно, что в первом же бою… Вояка из меня, сами видите, никакой…
— Ну, уж нет!
— Погоди, Тарас. А если мы пойдем с вами?
— Чтобы убедиться?
— Чтобы тоже бить германцев. Вы сможете это устроить?
— Устроить… Почему бы и нет: я отлично знаю нескольких людей из нашего института, для которых призыв — трагедия. Вы могли бы пойти вместо них.
— Это невозможно, — подал голос бывший комдив. — Документы и все такое.
— Я тоже мало похож на свое фото в паспорте, — улыбнулся геолог. — Ничего, если вы станете доцентом Слуцким, — указал он на Черноброва. — А вы — завлабом Татаренковым?
— Хоть кайзером Вильгельмом, — ответил Алексей.
— А наоборот нельзя? — буркнул бывший комдив, вспомнив комиссара. — Чтобы мне Татаренковым?
— Увы, увы… Не похожи вы на него ничуть. Так я иду за документами?
— Нет, вместе пойдем!..
* * *
«Лучше бы там остался, в Запределье этом, — рядовой Мякишев вжался в мелкий окопчик, свернувшись на его дне в позе зародыша. — И греха бы на душу не взял, и цел был бы… А все Ванька этот…»