— Но вы же говорили…
— А-а-а! — махнул рукой Федор Михайлович. — Шуток не понимаете, поручик. Генерал Коротевич ваш — вор и мерзавец. Кому только в голову пришла идея поставить этого паркетного шаркуна заместителем командующего. Ладно бы хоть — только в казну лапу загребущую запускал, каналья — у нас это зло привычно и неизбежно — сколько солдат и офицеров из-за его гешефтов полегло! И не поверите — легко снюхался с вашими тамошними неприятелями!
— Неужели тоже занялся контрабандой? И снова в гробах?
— Точно так. На ней голубчика и прихватили — не могли же мы просто так взять под микитки протеже самого… ну, это не важно. Так что и вы, мон шер, к этому благому делу руку приложили… Не скромничайте — чего уж тут!.. Зато теперь сидит голубь в крепости, ждет суда и строчит доносы на своих столичных и тамошних дружков, — удовлетворенно потер ладони жандарм. — Так что будьте уверены — многие головы полетят вскорости.
— А это? — кивнул Саша в тот угол, на который раньше указывал полковник.
— Что это? — не понял тот. — Ах, это!.. Не извольте беспокоиться, сударь мой. Все под контролем.
Он снова уселся в свое кресло и скрестил на столе руки:
— Вот мы и подошли, — несколько грустно, даже печально, проговорил он, — к самому главному…
Дверь, как оказалось, скрывавшаяся за портьерой в том самом углу, где Саша полагал подслушивающие устройства, распахнулась. В кабинет вошел высокий худощавый человек в темном, с лицом сухим и неприветливым, как у английских дворецких в плохих телепостановках.
— Сидите, — жестом приказал он не подниматься поручику, сделавшему движение поприветствовать новое лицо, судя по той бесцеремонности, с которой появилось, — высокого ранга. — Федор Михайлович, познакомьте нас наконец.
— Действительный статский советник, товарищ министра иностранных дел, [23] граф Аристарх Львович Дробужинский, — торжественно произнес жандарм, и чиновник величаво склонил голову. — Поручик Третьего Отдельного драгунского полка в составе Запамирского экспедиционного корпуса, граф Александр Павлович Бежецкий. Прошу любить и жаловать.
— Видите, — произнес дипломат, после крепкого рукопожатия тоже усевшийся в кресло, но не рядом или напротив Саши, а сбоку, заняв таким образом позицию между собеседниками. — Ваш полный титул длиннее моего, а по дворянской иерархии мы совсем рядом. Так что попрошу без чинов. Зовите меня просто Аристархом Львовичем, а я вас буду звать Александром Павловичем.
Покончив с представлением, товарищ министра сразу взял быка за рога:
— Федор Михайлович, как я вижу, уже ввел вас кратенько в курс дела. Поэтому я не буду тратить время на пространные отступления. На сегодняшний день, как вы понимаете, ситуация в Афганистане находится вне нашего контроля.
Полковник чуть поморщился — он, видимо, хотел бы избежать таких резких формулировок — но Дробужинский даже не подумал смутиться или поправиться. Напротив, он окинул жандарма таким ледяным взглядом, что тот предпочел принять самый отсутствующий вид.
— Повторяю, — надавил дипломат. — Положение в Афганском Королевстве больше не контролируется Российской империей. Запамирский корпус, находящийся там, играет роль пожарной команды, вынужденной малыми силами тушить пожар, охвативший одновременно весь город. И увеличение его численности за счет частей, расквартированных в Туркестане и Северо-Западной Индии, проблемы не решает. Дипломатические миссии и представители Иностранной коллегии министерства иностранных дел [24] прилагают титанические усилия, чтобы хотя бы частично восстановить «статус кво», но большая их часть пропадает втуне, поскольку в Королевстве царит полная анархия. Людей, облеченных формальной властью, — множество, но власть эта сплошь и рядом не выходит за пределы дворцов, охраняемых ордами вооруженных до зубов головорезов. А между этими дворцами — сотни верст кровавого вакуума власти, где автомат или нож — и суд, и власть, и закон в одном лице.
Лишь один человек на всю страну сейчас реально может повлиять на ситуацию. Свергнутый король Махмуд-Шах. Но он оскорблен, обижен и не желает вести никакого диалога. Ни с нынешней местной властью, ни с нашими эмиссарами, ни с международными посредниками, в коих, как выяснилось, недостатка нет. Еще пару недель назад положение казалось нам безвыходным. То есть выход, конечно, есть — выход есть всегда, и именно за него ратуют горячие головы в Генеральном штабе и ближнем окружении Императора: полномасштабная оккупация страны такими силами, которые потребуются, разделение страны на губернии, отстранение короля и местных феодалов от власти и замена их подданными Империи во главе с Наместником из числа великих князей… Словом, превращение Афганистана в очередную провинцию России, но по самому жесткому варианту. В активе — ликвидация так называемого «Памирского коридора», соединяющего Туркестан с индийскими владениями, в обмен на полноценные границы Империи вплоть до Индийского океана, прирастание Российской территории афганскими землями, а населения — еще двадцатью пятью миллионами подданных. Короче говоря — сиюминутное решение проблемы, на которую ранее отводились десятилетия.
— А в пассиве? — не удержался Александр.
— В пассиве, — благосклонно кивнул ему граф, — совершенно сейчас не нужная Империи, еще не совсем оправившейся от Южно-Китайского кризиса, малая война. Не конфликт, не замирение, а именно война, причем с перспективой растянуться на долгие годы. Уже сейчас, через какой-то месяц после ввода войск, потери измеряются сотнями…
— Не может быть, — ахнул поручик, вспомнивший ряды цинковых гробов в чреве «Пересвета». — Может быть, десятками? Я читал…
— Это информация не для печати, — отрезал дипломат. — Я мог бы назвать вам точную цифру, но, во-первых, не имею права разглашать эту информацию, а во-вторых, не могу физически — она постоянно изменяется. Каждый день гибнет на поле боя и умирает от ран в госпиталях множество ваших, поручик, товарищей. Во избежание панических настроений в Империи принято решение о цензуре данных о наших потерях. Но долго продолжаться это не может. Война в Афганистане, развязанная по глупости одних и из-за попустительства других — вас, Александр Павлович, я в виду под «другими» не имею, тут отчасти есть и моя вина, и Федора Михайловича, и множества других — становится слишком расточительной для России. Как в человеческом плане, так и в финансовом. А главное — политическом, поскольку играет на руку недоброжелателям Империи по всему миру… Но, — он поднял вверх худой узловатый палец, — повторяю, что выход есть.
— Какой? Вы же говорили, что свергнутый король не желает вступать ни в какие переговоры.
— Я бы не сказал, что ни в какие… — осторожно заметил Федор Михайлович, тут же награжденный за этот демарш яростным взглядом Дробужинского.