— Аналогия с Индийскими княжествами здесь не совсем уместна, молодой человек, — строго возразил Федор Михайлович, теперь напоминая университетского профессора на лекции. — Индийские княжества просто сменили ослабевшего суверена — Британию — на более сильного и близкого — Россию. Да и то — не все. Афганистан же долгие годы был не просто формально независимым государством, как большинство восточных эмиратов, княжеств и султанатов. Он, благодаря мудрости своих правителей и выгодному расположению, умудрялся лавировать между самыми разными центрами силы, ни к одному из них не приближаясь настолько, чтобы быть затянутым в его орбиту. На любого гиганта, появлявшегося на их горизонте, афганские монархи тут же находили противовес — ближний или дальний, который его уравновешивал. Так было, когда, фактически находясь в орбите Англии, предшественник покойного короля завязал отношения сразу с Россией и Германией, так было, когда, приблизившись к нам, Ахмад-Шах стал делать весьма прозрачные реверансы в сторону Персии… Так случилось бы и сейчас.
— Но этого ведь не произошло! На кабульском троне Ибрагим Второй — друг и вассал России!
— Не слишком умный и весьма недальновидный политик. Еще будучи наследным принцем, он настроил против себя покойного короля, добрую половину знати… Причем, я бы сказал, не самую плохую половину — пусть и прозападного толка — почти все учились в Берлине, Париже… И в Лондоне тоже — куда же без него. Но половину вполне цивилизованную, образованную и готовую к модернизации страны. С ними можно было бы договариваться — они легко шли на контакт… Причем большая часть из них — по-восточному жадна и по-западному прагматична. Их можно было просто-напросто купить. А что мы имеем сейчас? Вторую половину — полностью восточную. Вчерашних прихлебателей и лизоблюдов Ибрагима. Столичных бездельников, таскавшихся всюду за своим кумиром и ловивших каждое его слово, словно истину, провозглашенную самим Аллахом. Жадную, неумную, спесивую и, главное, по-восточному хитрую, двуличную. Вчера придворные «малого двора», сегодня они стали губернаторами провинций, поставленными новым монархом вместо смещенных старых, командующими полками, размещенными в крупных городах страны, министрами и чиновниками. Первые превращают свои уделы в полунезависимые от Кабула княжества, грызутся друг с другом из-за плодородных долин, караванных троп, маковых полей и пограничных кишлаков, вторые — продаются то одному, то другому, легко предавая и лелея мечту самим усесться вместо нынешнего «благодетеля», третьи — плетут интриги и разворовывают казну. И каждый создает свою частную армию, вооружает ее из разворовываемых складов и натравливает на соседей, соперников, вчерашних друзей. И требует, чтобы «русские друзья» ему в этой «священной войне» помогали. Что там какие-то инсургенты! Завтра мы получим страну, разорванную на части и продолжающую дробиться до бесконечности. Страну, каждый анклав которой будет сам за себя и все вместе — против Кабула. А значит, России придется там сражаться против всех — без флангов и тыла. И вот тогда-то крови прольется — море. И победить в такой войне — немыслимо.
Полковник прервался, налил себе из графина стакан воды, жадно осушил и снова повернулся к Саше, внимающему ему, разве что не открыв рот: кто мог подумать, что жандармский полковник, «душитель свободы», «опричник» и «сатрап», может быть настолько подкован в политике столь далекого от столицы рубежа Империи? Отношение к нему юноши, еще десять минут назад люто ненавидевшего и презиравшего его, менялось на глазах. Да и как оно могло не измениться, когда сквозь голубой мундир ограниченного служаки — одного из тех, кому народная молва помещает в голову органчик, диктующий действия и поступки, — проступал облик умного и знающего человека.
— Понимаете, поручик: в Афганистане неприменим тот подход, который был использован в девятнадцатом столетии при включении в Империю среднеазиатских ханств и эмиратов, не говоря уже о замирении бунтующего Кавказа. Точно так же не подходит политика всасывания Китая, осуществленная Алексеем Вторым, или переформатирования индийских княжеств. Здесь была нужна новая стратегия. Взявшая понемногу от каждой предыдущей, но коренным образом переработанная применительно именно к этому региону. Россия в Афганистане должна быть не тигром и уж совсем — не слоном, а ласковой кошкой, знающей, когда подластиться, а когда и показать когти. Но показать их — ювелирно точно. Один бросок, — полковник, с неожиданной для его комплекции грацией, выбросил правую руку так, что она скользнула в миллиметре от Сашиного носа, не задев его, и щелчком сбил пушинку с его мундира, — разящий удар, и снова все тихо-мирно… Кстати, Александр Павлович, а реакцию-то вам нужно тренировать… Но я отвлекся.
Мы в Афганистане должны были сделать так, чтобы сами афганцы, привыкнув к нам и считая чем-то обычным, в один прекрасный момент осознали бы себя неотделимыми от Империи. А ее отсутствие в каждом, без исключения, моменте своей жизни — катастрофичным. Для этого нельзя было жалеть ни сил, ни средств: строить школы, больницы, электростанции, дороги, каналы и водохранилища, убеждать представителей знати отправлять своих отпрысков на учебу в Санкт-Петербург, Москву, Варшаву, Киев и Казань, а детей из простых семей учить за счет государства, даровать местным феодалам титулы князей Империи и переманивать их в столицу — пусть наши грузинские, горские и татарские потеснятся… Да хотя бы скупать на корню весь урожай опия, чтобы и крестьянину было хорошо, и не попадала отрава в Россию! Только так мы могли превратить Афганистан из калитки, черного хода в Индию, в парадные ворота, проспект и магистраль. Увы, твердолобости нашим чинушам не занимать, и они, по китайской пословице, принялись снимать кошку с дерева тем же способом, что и вытаскивать из колодца… И превратили Афганистан из черного хода в лезвие меча над огненной пропастью…
— Но можно ли сейчас хоть что-нибудь сделать? — робко вставил слово Бежецкий.
— Можно. Если отмотать назад примерно полгода и все начать заново, — усмехнулся полковник. — Увы, это не в человеческих силах… Так я считал полмесяца назад и готов был опустить руки, — неожиданно закончил он. — Да вы не бойтесь, Александр Павлович, берите, берите перстень — он ведь ваш по праву.
Молодой человек нерешительно потянулся к драгоценности, но стоило ее коснуться, как ему показалось, что перстень раскален, и он стремительно отдернул пальцы.
— Ага! — Федор Михайлович заглянул Саше в глаза. — Вы тоже почувствовали? Не простой это перстень, ох не простой… Между прочим, один из наших специалистов вполне авторитетно утверждает, что некогда этот предмет принадлежал вашему тезке, Александру Великому.
— Не может быть… — прошептал юноша, заворожено смотря на «змеиный глаз». — Самому Александру…
— Да, ему, Александру Македонскому, или, как его называют на Востоке, Искандеру Двурогому. Он, знаете ли, носил шлем с бараньими рогами, — полковник для наглядности приставил пальцы ко лбу, сделав рожки. — И, вполне возможно, что, именно лишившись своего амулета, он потерял удачу. Возьмите его в руку — не укусит!
Действительно, металл был, как ему и подобает, холодным, лишь постепенно нагреваясь от тепла Сашиной руки.
— Признал вас за своего? То-то. Меня вот не признал, — полковник протянул руку, и Бежецкий ясно различил на широкой крепкой ладони след от ожога. — Мистика, а? А ведь приборы никаких изменений температуры не отмечают. Равно как радиации, электрической или химической активности и прочего. Так что перстень ваш, и носите его по праву. Вашему знакомцу с Николаевского вокзала он, кстати, тоже не подошел. Так что он не в обиде. Только не думайте, — погрозил жандарм пальцем, — что казна снова войдет в расход, чтобы возместить вам еще и жалованье за четыре месяца! Она уже и так выплатила сходную сумму тому молодому человеку в качестве вознаграждения.