Вверенное ему отделение было самым несчастным во всей учебке. Невиннейшим из развлечений Водяного по утрам и вечерам были тренировки курсантов в скоростном подъеме и отбое. При команде «отбой» они должны были раздеться, уложить форму на табуреты и улечься в койки за сорок пять секунд. Столько же выделялось на исполнение команды «подъем». Такие тренировки проводили все сержанты, но они обычно ограничивались тремя-четырьмя циклами «отбой-подъем». Водяному же доставляло истинное наслаждение гонять полностью зависящих от его воли курсантов до седьмого пота, пока они не начинали сталкиваться лбами, ссыпаясь со второго яруса коек. Десять, двадцать, тридцать раз — давно уже были перекрыты все нормативы, теряли терпение другие сержанты, а Водяной все упивался своей властью над десятком стриженых пацанов.
Как-то в ленинской комнате один из сержантов, оставленный в учебке потому, что имел титул чемпиона соединения по вольной борьбе, взял Водяного за ухо, сжав его, будто тисками, пригнул голову к столу и сказал:
— Чмо болотное, оставь сынков в покое. Надо и меру знать.
Через неделю борца тихо перевели в спортроту, потому что Водяной настучал замполиту, что тот рассказывает политические анекдоты и вообще неуважительно высказывается о Политбюро и самом Генеральном секретаре. А отделение Водяного продолжало скакать по койкам до самого выпуска, когда другие уже забыли, что это такое. Выпуск в полном составе ушел в Афган, а сержант стал замкомвзвода, получив в безраздельное подчинение вчетверо больше сопливых мальчишек, из которых с удвоенным старанием принялся выбивать гражданскую дурь. И больше всего он любил использовать метод унижения.
Так бы и дослужил Водяной до дембеля, теша властные амбиции, но поступил очередной приказ, и весь выпуск, вместе с сержантами-инструкторами, отправился «за речку». Не помог и замполит, потому что сам попет туда же. И в первом же столкновении с душманами на горной дороге сержант получил обидную рану в мягкие ткани. Попросту говоря, ему прострелили жопу. Пуля была выпущена из АКМ, и Водяной ни минуты не сомневался, что стрелял кто-то из его отделения. Но кто? Это мог быть любой, потому что ненавидели его все.
Но эта же рана оказалась и спасительной, потому что после месяца в госпитале он вернулся в Союз и вскоре ушел на досрочный дембель. А почти весь выпуск учебки вместе с замполитом полег в горах.
Теперь повзрослевший и заматеревший бывший сержант властвовал над сектой и был вполне доволен своим положением. Он затруднился бы сказать, верит ли во всемогущество сатаны, но человеку, который называл себя его представителем, подчинялся безоговорочно, давно убедившись в его таинственной силе. Вот и сейчас он внимательно слушал шефа, почтительно кивая головой. Когда Карл закончил инструктаж, оба отправились в бывший кинозал, где посланца ада уже дожидались полсотни его служителей.
Вайсман, внутренне потешаясь, но внешне совершенно серьезно провел давно отработанный обряд, а на самом деле — сеанс массового внушения. Адепты видели, как представитель Князя мира воспаряет под потолок, окутанный языками алого адского пламени, слышали гулкие слова непонятного, но прекрасного языка. Когда Карл мощным усилием воли заставил сорваться с гвоздя перевернутое гипсовое распятие, разбившееся на куски, введенные в транс дьяволопоклонники рухнули на колени и взвыли, протягивая к нему руки:
— Слава! Слава Хозяину!
Теперь все они были заряжены на полное подчинение минимум на год.
Через два дня Хаспиулин сообщил Карлу, что ему удалось встретиться с премьером, но переданная информация не оказалась для него новостью. Это заставило банкира призадуматься.
Новость о появлении старца Даниила моментально облетела всех долгоживущих Москвы. Сергею Жуковскому, слышавшему это имя, но не вникавшему в подробности, потому что раньше было не до того, все объяснил Степан Бойцов. Даниил, которому недавно перевалило за тысячу двести лет, самый старый человек на Земле, был когда-то учеником и помощником Юлия, основателя Ордена миссионеров, и долго входил в круг двадцати четырех. Но во время смуты он не поддержал Иоанна. В итоге Иоанн возглавил орден, а Даниил удалился в монастырь, где поселился в лесном ските, предаваясь молитвам и размышлениям. Разойдясь с Иоанном во взглядах, он тем не менее ни разу не пытался вмешиваться в его дела. Отойдя от ордена, Даниил не пришел и к клану, и как-то само собой сложилось, что он стал олицетворением совести всех долгоживущих. К нему обращались за решением самых сложных вопросов в противостоянии ордена и клана, когда отношения оказывались на опасном рубеже кровопролития, и Даниилу каждый раз удавалось своим решением отвести беду.
Никто не знал, как удавалось старцу скрывать свой возраст и ладить с церковными иерархами, но уже почти четыреста лет он жил в монастыре, и никакие войны и революции не могли нарушить его уединения. И вот, впервые за все это время, он приехал в Москву, вернее, в доживающую свой век небольшую деревушку в Подмосковье, недалеко от Вереи, где остановился в доме какой-то богомольной старушки.
Фотиеву стало известно, что между отъездом Даниила из монастыря и появлением его в Подмосковье прошло две недели, но где старец провел это время, он узнать не смог.
Потом ему доложили, что по требованию Даниила к нему приезжал Захар, и Ивану Матвеевичу это сильно не понравилось. А когда в фонд пришел здоровенный монах, по самые глаза заросший густой черной бородой, и передал, что старец Даниил смиренно просит Сергея Жуковского посетить его, Фотиев окончательно убедился, что в тщательно продуманный план вмешиваются непредвиденные обстоятельства. Препятствовать воле Даниила он, конечно, не мог, но решил подготовить Жуковского к предстоящему разговору со старцем, потому что догадывался о его содержании.
— Даниил, возможно, будет обвинять меня во всех смертных грехах, — сказал он Сергею, пригласив его в свой кабинет. — В разжигании вражды, например, во вмешательстве в мирские дела. Ты, конечно, будь почтителен с ним, выслушай его внимательно, только не забывай, что он когда-то нацеливался сам возглавить орден, но проиграл в честной борьбе и поэтому затаил на меня обиду. Делай выводы сообразно с этим обстоятельством. Но мне нужно знать, что он затеял, потому что время сейчас кризисное и ненужное вмешательство может довести до беды.
Отвезти Сергея в Верею, до которой от офиса фонда было около полутора сотен километров, вызвался Бойцов. Несмотря на недавно полученные почетные регалии члена круга, он не спешил сложить с себя обязанности опекуна Жуковского. Во дворе вросшего в землю деревенского дома уже знакомый чернобородый монах в паре с другим монахом, которого можно было бы принять за его близнеца, если бы не светло-русый цвет бороды, пилили двуручной пилой дрова.
— Придется подождать, — сказал один из них, — старец уединился для молитвы.
Сказано это было с таким благоговением, что Сергею стало ясно — оба, не задумываясь, отдадут жизнь за Даниила. Один из монахов зашел в дом и долго не выходил оттуда. Второй принялся колоть напиленные дрова и складывать их в поленницу. Гости стояли, переминаясь с ноги на ногу, потому что никто не приглашал их хотя бы зайти погреться. Наконец чернобородый выглянул из сеней и поманил Сергея рукой: