Я побродил вдоль самой отвесной части стены, нашел отжатую деревьями полость, протоптал в ней нишу, в которую и улегся, неторопливо прикинув направление и позу. Терпеливо лежал лицом к стенке – вернее, к упертым в нее согнутым рукам, – пока злой посвист не ушел из ушей в затылок, а спину не обдавила прохладная тяжесть. Выждал еще немного, развлекаясь выдиранием мелких ледышек из волос и складок лица, которых оказалось на удивление много, и когда тьма перед глазами стала совсем тяжелой и душной, поерзал, помаячил спиной и ногами вверх, вниз, в стороны и перевернулся на длинном выдохе. Снежная пыль посыпалась в лицо, но небрежно слепленный снежный купол устоял. Ну вот я и в иглу.
Я не спеша выровнял и подтрамбовал снежный полог, продавил палкой пару отдушин, из которых потекла струйка сладкой прохлады, и принялся слушать колыбельную пурги и изучать фигуры, которые не то выжигались дыханием, не то в снегу перед лицом, не то в воображении, истомленном нехваткой света.
Разъединенность обессиливает и деморализует людей, союз укрепляет их нравственные и умственные силы и ободряет их волю.
Николай Чернышевский
Обратный путь вышел бесконечным, хотя на самом деле Эля добралась меньше чем за сутки, втрое быстрее, чем оттуда. И с билетами повезло, и с пересадками, и главное – в Колпашево не пришлось, как в Союзе, ждать пассажирского рейса. Эля с трудом простучалась сквозь запертую служебную дверь до дежурного, представилась, готовясь к долгим объяснениям, мольбам и, возможно, выбиванию зубов несчастному парню. Но парень сказал: «Секундочку», скрылся, не закрыв дверь.
Эля хищно обрадовалась и приготовилась к штурму, но парень высунулся уже с трубкой, помахал рукой: заходите, мол, чего стоите-то, и Эля вошла сперва в ненормальную комнатку, уставленную узкими глухими шкафами и полыхающими экранами, а потом, почти не стесняясь слишком тесной дубленки и утиной походки, – на часто перегороженный блестящими поручнями перрон. Парень провел ее по лабиринту споро и молча, только на выходе бросил: «Сейчас поедем».
Поехали впрямь сейчас: дошли до локомотива, похожего на обкатанную волнами ракету, – вагоны были похожи не на вагоны и не на ракетные ступени, а на тающий брусок мороженого в килограммовой фасовке. Из локомотива высунулся дядька в сине-голубой «союзной» униформе, вернее, какой дядька, тоже парень, вполне похожий на станционного дежурного, только у того форма, оказывается, черно-голубой была.
Тут Эля опять выключилась, будто тумблер памяти отщелкнули. Остальные тумблеры, впрочем, не тронули, потому что Эля обнаружила себя во вполне дееспособном и пристойном положении: она, сняв дубленку и положив ее рядышком, чинно сидела в уютно подсвеченном пенале за крохотным столом, грела ладошки о горячую кружку с чаем и непринужденно беседовала через раскатанную дверь с сине-голубым мальчиком о том, что прошлый-то январь куда лютее был, а поезд, свистяще шипя и кидая чечетку сухим горохом, уже пер на север со скоростью небольшого, но приличного самолета, – выше слепящей белой кожуры, набухшей на окрестностях, выше редких кустов, провожавших экспресс тоскливыми дырами промеж ажурных наростов снега, и даже выше некоторых участков леса, лишь кое-где косящего шалой черной прорехой сквозь сплошное ватное одеяло, расстеленное до апреля. И наверное, выше Галиакбара, которого закопали где-то здесь, в районе томской трассы, кривляющейся чуть западнее железки. Или увезли по этой трассе куда-то далеко, чтобы не нашли, – и закопали там. Или...
Эля сильно зажмурилась, выдавливая горячую дурь из башки вместе с едкими слезами, которые давно должны были иссякнуть, но все лились и лились, громко хлюпнула носом и уткнулась в кружку. Машинист, вздохнув, исчез даже из периферийного зрения – видимо, подтянул кресло ближе к панели.
«Проклятая техника, – туповато подумала Эля, – не будь ее, Гали не вывезли бы из Союза».
«Проклятый Союз, – подумала она, – не будь его, за Гали бы не приехали».
«Проклятая я, – обреченно поняла она. – Все из-за меня. Из-за меня Гали терзался – иначе бы не попался никогда, а попался бы – сразу всех вырубил, он же сильный».
Надежда вспыхнула и запела в такт колесам: Га-ли силь-ный. Ğa-li köç-le.
Получилось складно и красиво. Эля слушала несколько секунд, ловя переходы тональности, но нет, маршевая мелодия текла решительно и скорбно, как на военных похоронах, когда привезли Шагимансура, отцова братишку. Эля уткнулась мокрым, как у собаки, носом в ладони, пытаясь не завыть, и снова потеряла себя, а нашла уже на жестко освещенном перроне, отмахивающейся от смутно знакомого парня в белой тепловой куртке, который пытался отобрать у нее сумку. Парень терпеливо повторял:
– Эльмира Шагиахметовна, я Кубакин из отдела кадров, доставить вас должен, трамваи за городом уже не ходят, машина там стоит, пойдемте, поздно уже, трамваи только по городу сейчас, меня Бравин прислал, я Женя, помните?
Эля резко остановилась, мазнула по лицу мокрым платочком, который, оказывается, сжимала в кулаке, – лицо стянулось стылой полоской, и сразу холод уверенно взялся за ноги и полез вверх, перебирая невесомыми лапами, как Волк в «Ну, погоди!», – и сказала:
– Да, Женя, здравствуйте. Спасибо большое. Конечно, пойдемте. Спасибо.
В машине Кубакин задал пару вежливых вопросов про погоду и дорогу. Эля ответила не думая и, видимо, невпопад, потому что больше Женя ни о чем не спрашивал. Зато довез до дирекции удивительно быстро – если это не сама Эльмира из реальности выпала. Эля сразу прошла в кабинет Галиакбара – вокруг вились какие-то люди, приближались, что-то говорили и отпадали разноцветными тенями, последней метнулась, кажется, Нина, но Эльмира уже была у стола Гали – все-таки пустого стола Гали, Гали ни за ним, ни вообще в кабинете не было. Отозиравшись, Эля мучительно задумалась над тем, что делать дальше, и, возможно, придумала бы что-нибудь страшное. Но тут в кабинет стремительно и с воплями вошел Кузнецов. Лицо его было неровно поделено красно-белыми пятнами, с куртки падали тающие хлопья снега, вопил Сергей поочередно в большие трубки или рации, которые сжимал в обеих руках. Эля неловко повернулась ему навстречу. Кузнецов остановился, вглядываясь, потом недовольно гаркнул в поднесенные к лицу трубки:
– Ну по новой тогда начинайте! Секунду.
Быстро шагнул к Эле и обнял ее, стараясь не стукнуть трубками по спине. Эльмира застыла костяной статуэткой, пережидая объятия и горячий дух, волной ударивший из ворота куртки Кузнецова. Сергей отступил, быстро свернул телефонные беседы, устало присел на стол, положив трубки рядом, и спросил:
– Нормально доехала, встретили?
– Да. Нашли?
Сергей, сдерживаясь, посмотрел на нее, опомнился, подошел, взял за руки – Эля не стала отдергивать – и сказал:
– Эля, мы ищем.
– Где он?
– Ищем, Эля.
Эльмира задрала голову, прищурилась, пытаясь сквозь соленую муть разглядеть глаза Кузнецова, и спросила: